Четыре писаки - Владимир Евгеньевич Бородин

– Ты мне зубы не заговаривай, милый мальчик. Фотографии лучше разглядывать при утреннем солнце. Я ставлю вопрос ребром: видел ли ты когда-либо обнажённую женщину? Живую? Я уж не спрашиваю: проделывал ли ты с ней что-либо?

– Я не намерен продолжать разговор в таком тоне, – с отвращением ответил Мэйсон. Женщины его никогда не волновали. С ранних лет он насмотрелся всевозможной самой грязной порнухи, которая могла лишь вызывать неприятие близости. «Никаких цепей Гименея: институт семьи давно умер», – сказал он себе давно, решив окончательно. – «Если уж мне и придётся жениться, то только на больших деньгах – ради дела». Правда, однажды они попробовали это с сестрой, которая оказалась циничнее его и сказала: «Брось. Что может быть в этом предосудительного в наше время, когда ещё император Октавиан регулярно бывал со своей сестрой в постели. Не говоря о Калигуле, который делал это, не спрашивая желания сестёр». С сестрой всё случилось быстро и бездарно, что не вызывало желания повторить ни с чьей стороны. Но после прямого вопроса гостьи в нём загорелось желание увидеть Линду – выдающейся внешности особу, обнажённой.

– Какой ты зануда в свои восемнадцать! Боже, и что станет с тобой после сорока? Но перчатки снял в своей квартире – уже прогресс.

– Ты, кажется, собиралась раздеться. Продолжай, я буду рад и признателен тебе за это.

– Дорогуша, те времена прошли. В наше время раздеваются оба партнёра одновременно. Не на ту напал. Поищи себе латиноамериканку, или мусульманку.

– Хорошо, я тоже разденусь, – без всякого выражения произнёс Мэйсон.

– А тебе не мешало бы, чудо моё, заняться культуризмом. Можешь спросить совет у моего братца. Ты не задумывался, мой милый, что мышцы украшают мужчину?

Когда они оказались в постели, на её естественный позыв чмокнуть его в губы, он среагировал вновь с убийственной отчуждённостью:

– Целоваться негигиенично – можно подцепить чего. Пусть даже не кишечную палочку, но пародонтоз… да, даже и воспаление дёсен, – уточнил он, раздумывая, решиться ли прикоснуться к её коже, или же и это слишком негигиенично. Его руки так и не потянулись к этому чрезвычайно соблазнительному телу. Болезненная брезгливость возобладала.

– Что ты вообще здесь намерен делать, урод? – разозлилась Линда не на шутку. – А сифилис, а СПИД не боишься схватить?

– Не хотелось бы…

– Так вот, знай, что я путаюсь с кем попало уже несколько лет и могу тебя осчастливить любой пакостью. Испугался?

– Нет, я имею контрацептивы…

– А ты думаешь, что я бы тебя попустила без них, щенок блохастый? Ты что, совсем чокнутый? К чему ты второй презерватив, готовишь, недоумок? Тебе и один-то не по силам.

– Надёжнее для нас обоих. Что тебе не нравится?

– Ты мне не нравишься! – она спустила джинсы ниже чресел в откровенной похотливой позе, добавив свет лампы. – Первый раз живьём увидел? Больше ничего не получишь! Ты мне гадок! Если ты мне, когда и понадобишься, то много позже, как юрист с опытом. Прощай! – с этими словами она быстро оделась и вышла, хлопнув дверью.

Оставшись наедине с собой, Мэйсон осознал, что он был напрочь лишён момента адамического изумления, не воспринял произошедшее в его квартире, как нечто волнующее. Скорее, это было привычно и неинтересно. В порнофильмах было даже занятнее. Мэйсон поспешил бросить простыни в мешок для прачечной: «Ведь у неё там, наверное – клоака сущая, фу! Я должен быть сильнее всех духом и потому – не связываться с этим гадким полом впредь! Никаких, пусть самых богатых невест! Хоть дочка Ротшильда – нет! Грязны они все – пол этот мерзкий! Нет, и мазохизм – это маразм, а голубизна – не мой удел. Не нужно всё это – грязь. Окончательно и бесповоротно! А если уж приспичит разрядка такого рода, то следует использовать интернет – чисто, безопасно…» Он долго мыл руки и даже протёр мыльной губкой всё, к чему прикасалась его прекрасная гостья. Потом он долго и тщательно брился, принимал душ, полоскал горло, чистил, подравнивал ногти: «Здоровье необходимо беречь со всей тщательностью, а всё прочее второстепенно. Иначе не наживёшь солидного состояния, не достигнешь преклонных лет здоровым. Сверхчеловек по Ницше тоже не мой идеал. Но я понимаю, в какой-то степени, германских нацистов. Наверное, от того, что и сам таков по своей природе. На их месте я бы истребил не только неполноценных, но ещё и большую часть женщин, оставив немного на расплод и для спокойствия примитивных самцов». Мэйсон вспомнил отца и подумал, что тот бы, скорее всего, одобрил ход его мыслей. (Предки их вышли из британских джентри и веками прозябали, как чуть ли не совсем безземельные. Род начинал было чахнуть, но вовремя эмигрировал в Новый свет и успел там выработать устойчивых, способных выживать в любых условиях, потомков, ставших ловкими чиновниками. Отец Мэйсона сумел сколотить неплохой капитал на основе дедовского, представленный вложениями в банках и ценными бумагами. Не вся деятельность деда и отца Мэйсона была легальной и законопослушной. От того и разбогатели). Уснуть не удавалось. Мэйсон с раздражением посматривал на часы: было уже непозволительно поздно: «Так люди расшатывают своё здоровье». Он пробовал подкорректировать свой список необходимого в магазине экологически чистых продуктов, куда собирался заглянуть с утра. Но и после этого не спалось. Тогда он извлёк из чехла скрипку и умело, хотя и несовершенно, принялся извлекать из дорогого, добротного инструмента щемящие душу звуки в духе надрывных Хиндемита и Шнитке. Потом пришлось сыграть партию в шахматы наедине с собой. Будучи в своей математической школе очень прилежным учеником, Дигби закончил школу с отличием и стал силён в математике. Лишь после шахматной партии он забылся тревожным сном, но встал затемно, до зари. Тогда он забылся в набросках очередного рассказа об отвратительной гостье, вызывающей отвращение у владельца квартиры.

Линда возвращалась от Мэйсона до своего автомобиля пешком. Хотелось собраться с мыслями. На пустых тёмных улицах было несколько тревожно, но мисс Хатчинсон внушала себе всегда, что она не робкого десятка. Мимо, пошатываясь проходил верзила негр, возвращающийся из пивнушки.

– Эй, милашка, можно поцеловать тебя в губки? – раздался раскатистый, наглый бас рядом с Линдой.

В ответ она разразилась столь нецензурной и резкой тирадой, что пьяный опешил и сразу же отстал. «Надо будет впредь обуздывать свои желания», – размышляла Линда, – «хотя бы для того, чтобы не тратить время впустую, не клевать на каждого встречного красавчика. Но что это – похоть моя, или желание непременно покорить каждого, кто не поддаётся чарам? Айзек может подождать, он на