Мирабо - Рене де Кастр

Судебный пристав встал у входа в храм и огласил декрет, согласно которому останки гражданина Оноре Рикети Мирабо должны быть вынесены из склепа.

Как уже было сделано годом раньше в Сен-Дени, в усыпальнице французских королей, могила была вскрыта, а гроб перенесли в «обычное место для погребений».

Теперь, когда отец «Друга народа» изгнал сына «Друга людей»[2], церемония могла идти своим чередом. С большой помпой Марат вступил в храм национальной славы. После превознесения его добродетелей гроб поместили рядом с памятниками, прославлявшими его кумиров, — могилой Вольтера и надгробием Руссо.

Марат не был создан для вечности: на следующий год новый режим, лучше понимавший, чего он стоил, велел выбросить его гроб из Пантеона и швырнуть останки журналиста в общую могилу.

Кому сегодня есть дело до могилы Марата?

Но последнее земное деяние этого презренного создания лишило людей возможности совершать паломничества к посмертному пристанищу Мирабо.

Где это пристанище — неизвестно. Гроб, вывезенный на склад в день похорон Марата в Пантеоне, три дня спустя вскрыли в присутствии судебного пристава; в нем оказался второй, свинцовый гроб, в котором были проделаны отверстия «для испарения». Через несколько дней свинцовый гроб тоже был вскрыт.

Останки захоронили на углу кладбища Кламар, прозванного также кладбищем Святой Екатерины. Теперь от него не осталось и следа, а раньше оно находилось примерно в том месте, где сегодня стоит анатомический театр, между улицей Фоссе-Сен-Марсель и улицей Сципиона, на южном склоне горы Святой Женевьевы.

Не стоит искать душу Мирабо в этом лишенном поэзии месте. История, воздав ему должное, воздвигла ему настоящее надгробие.

Раз место его упокоения неизвестно, для создания полного портрета Мирабо нужно показать, откуда он появился, ибо разрушитель признанных ценностей целиком соответствовал своей породе и гордился своими предками.

I

Самое давнее свидетельство о Рикети де Мирабо следует искать не в эпических и рыцарских легендах, в которых им нравилось воображать своих далеких предков. Корнями род уходит в безлюдный край, и чтобы пробраться к этой позабытой колыбели, нужно углубиться в один из самых потаенных уголков Верхнего Прованса.

Свернув у Диня с «зимней альпийской дороги», по проселку попадешь в поселение, откуда и берет начало «бурный и демонический» род Рикети. У северных ворот этого городка — епископской резиденции, прославленной монсеньором Мирьелем, — начинается узкая дорожка, идущая вверх по течению речки Бес, притока Дюранса. Мало кому из туристов известно название этого горного потока, разделяющего долину на несколько самых причудливых во Франции пейзажей. Тропа, тянущаяся вдоль берега, трижды углубляется в мрачные ущелья, после чего выходит в пасторальную ложбину, которая окружена зелеными округлыми горами, увенчанными заснеженными пиками зачастую высотой под три тысячи метров.

Чтобы выбраться из обрамленной кольцом гор просторной долины, в которой голубоватые отблески контрастируют с темными пятнами сосен, придется воспользоваться малопроходимыми тропами: одна крутым серпантином спускается к Юбе по направлению к близкой Италии; другая теряется в черноватой долине речки Бланш, названной, возможно, по контрасту «Белой», ее воды впадают в Дюране, сегодня превращенный в озеро Сер-Понсонской плотиной. Прежде чем покинуть этот край, так редко посещаемый людьми, стоит на минуту задержаться в центре ложбины. Там теснятся домики деревушки Сейн; скопление этих жилищ со светлыми стенами выглядит тем более очаровательно, что среди них возвышается простая и чистая романская церковь: высокая колокольня золотистого камня и портик с навесом уже предвосхищают творения ломбардских зодчих.

Деревня, поражающая своей относительной внушительностью в этом безлюдном месте, в XIV веке находилась под властью могущественного тогда рода, известность к которому пришла очень поздно, причем через самого недостойного из его членов — рода Баррасов.

Как и большинство южных поселений, этот скромный городок имел самоуправление, а муниципальные чиновники носили пышный титул «консулов». В некоем документе от 26 января 1346 года указывается, что в то время один из трех консулов Сейна звался Рике; это был земледелец или пастух, по происхождению, вероятно, итальянец.

Лет сто спустя один из потомков этого скромного городского чиновника заслужил почет и уважение в Дине, женился там на дочери врача, свое имя стал писать на итальянский лад — Рикети. Он занимался торговлей. Чем именно торговал предок Мирабо, нам совершенно не известно; этому занятию, похоже, посвятили себя и несколько последующих поколений Рикети, среди упоминаний о которых мы не находим ничего примечательного.

Судя по всему, только в XVI веке семейство Рикети наконец вышло из тени, которую высокие горы порой отбрасывают на жителей долин.

II

Возвышение Рикети свершилось за два поколения: одно принесло семье богатство, другое — дворянство.

В царствование Людовика XII, вероятно, около 1509 года, Оноре Рикети уехал из Диня в Марсель, где основал дело, которое стало со временем процветать. Жан Рикети, его сын, успешно продолжил дело отца: создав коралловую компанию и став владельцем рыболовной флотилии, он начал строить мануфактуры по производству алых тканей.

Будучи избран в 1562 году первым консулом Марселя, Жан Рикети весьма укрепил свое положение, защищая королевскую власть от происков гугенотов. Благорасположение короля Карла IX позволило ему породниться с аристократами: он женился на девушке из дома Гландевес, провансальской семьи древнего рода.

Один из родственников новоиспеченной госпожи Рикети, Гаспар де Гландевес, в то же время женился на вдове господина Помпея де Барраса; та унаследовала от покойного мужа имение с развалившимся замком, называвшееся Мирабо.

Рикети купил замок и землю по многим причинам; горделивое намерение сменить собой могущественных Баррасов было лишь одной из них. Замок Мирабо занимал сильную стратегическую позицию: он возвышался над ущельем, через которое Дюранс с вливающимся в него Вердоном с трудом пробивал себе дорогу между холмами Воклюз и прованскими предгорьями Альп: хозяин Мирабо повелевал долиной; в ту эпоху Религиозных войн владение крепостью, стоявшей на полпути между Динем и Марселем, было политически выгодным.