Сибирская жуть - Андрей Буровский

«Да, а потом-то? – спохватится, быть может, любитель доводить всё до логического конца. – Что вы, четверо, сделали потом?»

А ни черта. Даже со своими о происшедшем как-то не говорили. Не тянуло. Об этих вещах почему-то не особенно и хочется разговаривать даже с хорошо знакомыми людьми. Я и изложить-то их на бумаге решился только теперь, по прошествии двадцати с лишним лет, когда потускнели воспоминания и поистаял тогдашний страх. Всё это было. Было именно так. И всякий раз я оказывался отнюдь не единственным свидетелем странного, а одним из нескольких. Если бы я хотел элементарным образом завлечь читателя, а заодно и малость подзаработать, будьте уверены, сочинил бы охапку гораздо более увлекательных историй, пусть и высосанных из пальца, но высосанных изобретательно, правдоподобно. Простите за бахвальство, но с полетом фантазии у литератора А.А.Бушкова всегда обстояло не худшим образом. Были бы там и таинственные ночные тени, и загробные голоса, и жуткие видения, и убедительные детали.

Вот только делать это категорически не хочется. На сей раз в мою задачу входило рассказать о пережитых странностях как можно более подробно, возможно, это и получилось скучновато, но таковы уж эти события в реальности, а не в Голливуде… Было все это, было.

А объяснения – нет. До сих пор. Строго научного, я имею в виду. И до-олго еще не будет, чует моя душа. Вот вам один простенький на первый взгляд пример из той же оперы. Исстари в Сибири бытуют рассказы о том, как к человеку, оказавшемуся в одиночестве (на охоте ли, на покосе, по другой надобности вдали от жилья), подходит вроде бы добрый знакомый, зовет куда-то – и человек покорно идет за ним, ведомый неведомой силой. А потом «знакомый» исчезает, и наш бедолага обнаруживает себя верст за двадцать от того места, где с этим мороком повстречался, а то и на высоченном обрыве, а то и по горло в реке…

Так вот, избавиться от этого наваждения, судя по анализу десятков записанных историй, можно лишь двумя способами. Первый – это если человек, пусть неумышленно, произнесет вслух имя Божье. Второй – если спросит: «А куда мы, собственно, идем?»

Первое – понятно. А вот второе… Почему именно этот вопрос – «Куда?» – с завидной, не знающей исключений регулярностью влечет мгновенное исчезновение «водящего» и возвращение «ведомого» в ясное сознание?

Знать бы…

У каждого человека в жизни случается много разностей – и веселых, и грустных, и страшноватых, и обыденных, из чего и составляется странная мозаика времени нашего существования. В начале семидесятых годов в одной из моих трудовых книжек появилась любопытная запись – заведующий Красного чума. Это что-то вроде передвижного Дома культуры. Мы обслуживали оленеводов, охотников и рыбаков. Крутили в стойбищах индийские фильмы раз по пять-десять с неизменным успехом, развозили книги, читали лекции и обязательные политинформации. За эту работу платили копейки, приходилось для поддержки штанов самому охотничать и рыбачить, чем я занимался с огромным удовольствием. У меня появились в тундре друзья, и если бы не квартальные и годовые отчеты, я чувствовал бы себя, пожалуй, самым счастливым человеком на земле.

Чаще всего я бывал в стойбище Лонга Яр, на Широкой протоке, там, где Енисей начинает ветвиться дельтой. Гостевал и рыбачил у ненцев, Александра Прокопьевича Комарова, Николая Григорьевича Яптунэ, работящих и добрых тундровиков, которые, посмеиваясь над моей азартностью, ненавязчиво приучили меня выживать на этой свободной и суровой земле.

Осенью 1973 года, перед самым ледоставом, мы шли в райцентр Караул на совхозном катере «Октябрьский». Уже изрядно похолодало. Снежные заряды запутывались в штормовых накатах. На планшире намерзал лед, и катер был похож на внезапно поседевшего бродягу.

Николая Григорьевича Яптунэ вызвали на заседание бюро райкома партии. Коротая время в холодном и сыром кубрике, мы выпили для сугрева по стакану водки, и беседа, естественно, завязалась оживленная. Капюшон малицы у Николая Григорьевича сполз с огромной лысины. Он, грассируя и энергично жестикулируя, рассказал нам страшную историю. Она звучала примерно так:

«В прошлом году летом меня вызвали в Красноярск на слет передовиков. Бригада откочевала на север. В стойбище щебетали дети, приехавшие из интерната к родителям на каникулы. С детьми всегда веселее. На время, обычно тихое, стойбище превратилось в шумный поселок. По буграм бродили наши олени, баловались телята, дрались на песках петухи-турухтаны, посвистывали утки, а высоко в небе медленно плавали канюки. Оленей в ту пору у нас было больше двух тысяч голов. Хорошо жили. Богато жили. Мяса, рыбы и хлеба хватало на всех. Вместо себя бригадиром я оставил своего сына, Сашку. Он закончил школу. Молодой, горячий, но оленеводом стал хорошим, а мудрость приходит не сразу. Мудрость приходит вместе с сединой. Александра я оставлял спокойно. В случае чего старики всегда помогут молодому и словом, и делом.

Как только я выбрался из стойбища на летних санках до фактории Хинки, Сашка погнал свою упряжку искать хорошие пастбища. Очень хотел перед отцом и старшими показать себя в деле. Трое суток пропадал в тундре. Потом сутки отсыпался, шибко устал, но проснулся веселым и довольным. Прошелся по чумам и распорядился готовить аргиш, готовить упряжки к переходу на новое нетронутое пастбище к озеру Ямбуто. Старики недовольно ворчали. Знали, что там корма для оленей много, но место плохое. Из поколения в поколение это место было запретным. Никто уже толком не помнил, почему запретное, но никогда там оленей не выпасали. Старики ворчали, но Сашку переспорить трудно. Он упрямый, весь в меня, да и привыкли оленеводы подчиняться слову бригадира. У нас с этим строго. Собрались и аргишили. Долго аргишили. На третьи сутки дошли до места. Красиво. Тихо. Комаров почти нет. Но само озеро уж слишком тихое: ни уток, ни гусей, только кулики суетятся на песчаных косах, да крачки, отгоняя непрошеных гостей от своих гнезд, все норовят клюнуть в голову, пикируя с резким криком на взрослых и детишек.

Озеро Ямбуто соединяется протоками и речушками с морем, с океаном. Все авиатрассы проходят севернее или южнее. Места совсем безлюдные. Сотни лет здесь точно никого не было. Это чувствовалось. Только поставили чумы, отпустили оленей и вскипятили чай, мужчины стали собираться на охоту и рыбалку. Мои старики чаевали прямо на берегу озера. Подувал легкий ветерок. Солнце играло на ряби. Пара оленей спустилась к воде и мирно паслась на сочном разнотравье. Летом олени любят хорошую траву. Вдруг отец увидел в трехстах метрах от берега черное что-то, которое медленно подплывало к олешкам.

В бригаде у нас работал дальний родственник Арукэй Тэседо. Крутой мужик. Он освободился из зоны. Сидел десять лет за убийство. Не боялся никогда и ничего. Наверное, поэтому и сидел десять лет.

Арукэй глянул в бинокль, потом еще раз и передал Сашке. Сашка посмотрел и рот открыл от удивления. По озеру плыло что-то большое. Все тело было в воде метров шесть-семь длиной, а над водой торчала только шея в рост человека, черная и блестящая, с головой, как у совхозной лошади. Арукэй схватил карабин и пополз к берегу. Мой старик схватился за ствол карабина и не дал Арукэю стрелять. По нашим поверьям, в черта стрелять нельзя – сам умрешь. Олени забеспокоились. Сашка заорал: «А-а-р-р!» Олени рванули от берега… Голова на черной шее мотнулась, вода забурлила, плесканулась. Дело уже было в пятидесяти метрах от берега. Волны до песка дошли. И все затихло. Все успели рассмотреть мягкие рожки на голове и большие, темные, как снежное небо, глаза величиной с блюдце.