Драконов много не бывает - Ева Ночь

Я не удивилась страстному танцу его тела и губ. Скорее, Аркадий подтвердил мои смутные подозрения, что такие, как он, вряд ли песня на один мотив. Натурал. В крайнем случае – бисексуал.

Я могла об этом думать, пока притворялась ветошью. Потом стало совсем не до размышлений на посторонние темы.

Он словно выдавил из меня лишнее. Остались только мы. Я не поняла, как оттаяла и ответила ему. Мы жарко сплетались в тёмном коридоре в объятьях. И большой вопрос, кого из нас больше шатало.

Позже, вспоминая детали этого безумства, я не могла с уверенностью сказать, кто из нас был инициатором всего остального.

Кажется, он превратил меня в совершенно неуправляемую кошку. Отчётливо помню, как схватила его за руку и потянула за собой. А дальше – вся инициатива у него. Он решал, когда мы остановимся и поцелуемся ещё раз. Гладил лицо моё, словно я реликвия, доставшаяся ему по наследству, а он никак не может нарадоваться свалившемуся на голову счастью.

Молча. Ни слова, будто мы дали обет молчания. Дыхание одно на двоих и два взбесившихся тела. Не понять, где чьи ноги и руки, кто об кого трётся. То, что у нас ни одной головы на двоих – тоже к гадалке не ходи.

Я не помню, как мы очутились в полутёмной комнате. Кто с кого одежду срывал – медленно, постепенно, не прекращая поцелуев – тоже не помню.

Руки его гладят шею и сжимают плечи. Мои пробираются под свитер и футболку, бесстыдно шарят по груди, касаются живота. Ах, как он прекрасен! Живой, настоящий, горячий. Под кожей двигаются гладкие литые мышцы. По нему можно анатомию мышечной системы изучать – куда там картинкам на бумажных страницах!

Аркадий не отстаёт: его пальцы пробегаются по моей груди, вызывая ещё большую бурю и смятение, ладони меряют талию – обхватывают почти полностью. Большими пальцами он поглаживает мой живот. Из глотки его рвётся возглас удовольствия. Кажется, ему всё нравится.

А потом мы падаем на широкую кровать, и я на короткий миг застываю от ужаса: это вип-комната, мне здесь не место. Меня ждут большие неприятности, если кто-то застанет, увидит, застукает с поличным.

– Всё будет хорошо. Верь мне, – после долгого молчания голос его звучит хрипло и слишком громко. Я вздрагиваю, а затем он прижимается ко мне горячим телом, и мысли разлетаются в разные стороны, как птицы.

Шорох крыльев. Мягкие перья планируют вниз, покачиваясь от дуновения ветра. Полумрак дышит желанием, пахнет телами, что готовы любить. Рассеянный свет выхватывает тёмную голову, плечи и руки, что касаются меня нежно и благоговейно. Я чувствую себя желанной, единственной, пусть на эти краткие мгновения.

У него получается заставить меня забыть обо всём и жить лишь этими крошечными светлячками, что рассыпаются по телу от его поцелуев. Он зажигает меня, как свечу, дарит нестойкое, но очень живое пламя.

Пальцы его высекают искры. Воздух потрескивает от напряжения. Томление. До предела натянутая струна, которая звенит внутри, рождая дрожь и ожидание, что темноту раскроит пополам молния, подарит свет – резкий и острый, ослепляющий и дарящий освобождение.

Шелест пакетика от презерватива – почти не слышный из-за толчков сердца, что грохочет в ушах, заглушая все остальные звуки, а затем высоковольтный разряд, когда Аркадий входит в меня – медленно, с наслаждением, растягивая удовольствие.

И я благодарна ему за эту неспешность, за ощущение, что всё происходит правильно, по-настоящему сильно, как точный выстрел в мишень, как восторг от любования шедевром.

У него получается убедить, что это так. У него вообще всё очень хорошо получается, будто он виртуоз, универсальный музыкант, что с лёгкостью способен сыграть на любом инструменте без нот, на слух, следуя только за собственным вдохновением и внутренним безошибочным ритмом.

Он движется, а я откликаюсь, иду ему навстречу. Мы встречаемся, как берег и волна, как небо и земля. Бесконечное кольцо наших рук и ног, нашего единения и дыхания, поцелуев и стонов.

Он таки дарит мне молнию – и это намного ярче и ослепительнее, чем я думала. Я открываю рот в немом крике, бьюсь в экстазе, разлетаюсь искрами фейерверка, каплями росы, бликами солнечного света. Проливаюсь тихим дождём, загораюсь чистым рассветом, расцветаю, как щедрая земля, напоённая влагой и негой, теплом и благодатью.

Он напрягается, дрожит и успокаивается вместе со мной. Тишина. Глубина океана. Новая точка отсчёта. Неизведанный виток времени.

Я думаю о том, что ничего не знала об этой стороне жизни до встречи с Аркадием Драконовым. Думаю, что… ничего не успеваю подумать, когда он опять оживает. Я снова любуюсь, как перекатываются под кожей его мышцы. Впитываю новые поцелуи и дарю свои. Не хочу отпускать, но и не смею задерживать. Он сам не хочет уходить. Нам хорошо вместе ещё раз. А потом ещё…

Чистое удовольствие. Всполохи эйфории. Волны радости и наслаждения.

– Мой якорь, – бормочет он расслабленно. Тело его тяжелеет, придавливая меня к кровати. – Не бросай меня.

Я лежу под ним ещё пару минут. Аркадий спит. Осторожно сдвигаю его с себя. Укладываю поудобнее. Провожу рукой по его волосам. Укрываю покрывалом. Одеваюсь, убираю «следы преступления» – уборщица во мне живуча до автоматизма. Разглядываю себя в зеркало. Пылают щёки, губы от поцелуев горят.

Выскальзываю в коридор. Надо заняться делом. Зал проверить. И в туалеты, наконец-то, заглянуть. На полпути меня встречает парень, спутник Драконова.

– Где он? – спрашивает обеспокоенно и немного нервно.

– Спит, – указываю рукой на дверь комнаты, где остался Аркадий.

Он кивает, делает шаг по указанному направлению, а затем оборачивается резко.

– Как вы могли! Как! – восклицает, размахивая руками. Нервный журавль – он напоминает мне эту длинноногую птицу.

Мне нечего сказать, но виноватой себя не чувствую.

– Ну, как-то так, – улыбаюсь ему лучезарно. Получилось не вежливо, а дерзко, с вызовом даже. Сама от себя не ожидала подобной прыти.

– Я это так не оставлю, учти, – сердито сверкает он глазами и сводит красивые брови на переносице в сплошную изогнутую линию.

Пожимаю плечами. Его полное право.

Настроение резко портится. Кажется, я только что потеряла очень хорошую работу.

Аркадий

Просыпался я трудно.

Башка раскалывается на части, как гнилая дыня – разваливается, можно сказать. Состояние не стояния – мягко сказано.

– Очнулся? – Паша, словно сварливая жена, тут как тут. Свеженький, благоухающий, прекрасный – так и хочется его убить или в грязи извалять, чтобы не светился так здоровьем и хорошим боевым настроением. – И как оно? Почувствовал вкус свободы?

– Ладно тебе, – чувствую вину, а поэтому пытаюсь говорить примирительно, несмотря на противоречивые чувства по отношению к другу, который похмельем не страдает. – Кажется, я действительно вчера выдал.