Незваный. Книга 1. Внизу - Руслан Ряфатевич Агишев

class="p1">С этого времени в неизменном виде сохранился весь интерьер с роскошным внутренним убранством. Это старинные английские портьеры с вышитыми в ручную сценами из Библии, покрытие стен из редкой разновидности китайского шелка, паркет из драгоценных пород дерева — Эбена, Агара, Санадала, Амаранта, Зебрана и других, ростовые вазы из муранского стекла. Настоящими произведениями искусства выглядела мебель, образующая уютные островки в каждой из залов и комнат дворца. Впечатляли, оформленные в разных стилях, мягкие диваны, оббитые кожей буйвола и ножками с чеканными серебряными узорами; столы и стулья, изготовленные из искусно изогнутого красного дерева и богато инкрустированные слоновой костью. Сверху все это великолепие освещали многоярусные люстры с украшениями из причудливо ограненного хрусталя, напоминавшего роскошные бриллиантовые подвески.

Под стать убранству был и внутренний персонал гимназии, каждое утро встречавший учащихся в огромном фойе дворца. Одетые в старинные ливреи, белоснежные чулки, яркие манишки и густо напудренные парики с косичками, уборщики отвешивали поклон каждому входящему в двери, отдавая тем самым дань истории. После вновь застывали без движения у стен, напоминая собой каменные изваяния.

Сегодня, как, собственно, и всегда, первым встречал гимназистов старший управляющий гимназии Рудольф Альбертович. Свое одеяние мажордома из времен светлейшего князя Меньшикова он носил по-особому, с присущим только ему чувством собственного достоинства и некого превосходства над остальными. Последнее проявлялось едва ли не во всем: и в каменно-непоколебимым выражении лица, и во вздернутом подбородке, и в тщательно выверенных деталях костюма, и в болезненной скупости движений, и в безжизненном сухом голосе. За свои почти сорок, проведенных здесь, лет старший управляющий уже давно стал частью этих старинных стен, полностью пропитавшись здешней атмосферой. Он уже не видел себя за пределами всего этого, превратившись в неотъемлемый элемент этого огромного механизма и став самой историей. Видели, а главное, чувствовали, это и остальные. Его, представителя, «худого» рода и не обладающего ни каплей магии, почтительно приветствовали отпрыски самых известных фамилий империи и наследники гигантских состояний. Уважительно здоровались с ним владельцы транскорпораций и торговых империй, родовитые бояре и дворяне, обязательно поздравляли его с именинами, старались лично засвидетельствовать свое почтение в дни больших праздников. Всякий мало — мальски разумный человек понимал, каким большим влиянием обладал этот человек. Будучи вхож в императорскую фамилию и пользуясь их особой благосклонностью, он мог шепнуть лишь только одно слово, чтобы кардинально изменить судьбу своего обидчика или, наоборот, близкого человека.

В фойе его традиционного окружали около двух десятков молодых девушек в старинных одеждах горничных, которых готовило специальное учреждение в столице — Московский пансионат призрения и милосердия. В этом тоже состояла дань традиции и тем временам, когда горничные поддерживали порядок в огромном дворце. Сейчас же их роль была несколько иной и больше сводилась к организационным функциям. Они помогали преподавателям с подготовкой оборудования к занятиям, сопровождали в переходах от корпуса к корпусу, решали мелкие управленческие вопросы и многое другое. Столько разнообразный функционал предполагал и особые требования к их подготовке. Девушки знали по три — четыре иностранных языка, обладали серьезными компетенциями в разных предметах и даже владели навыками специальной борьбы.

На нижней ступени иерархии стояли сотрудники технического персонала, большая часть которого занималась поддержанием в должном состоянии инфраструктуры гимназии. Их ливреи были чуть скромнее, чем у остальных. На камзолах почти не было золотого шитья и атласных лент с подвязками. Ткань проще, практичнее.

Самым крайним в ряду технического персонала стоял невысокий юноша, скорее даже подросток лет пятнадцати. Довольно худой, болезненного вида, он то и дело касался туго завязанного галстука, видимо душившего его. Бледность его лица соперничала с белизной сильно напудренного парика.

— Кхе-кхе…, - чуть слышно кашлянул паренек, задыхаясь от сдавленного горла. — Кхе-кхе…, - сильно стягивал грудь корсет, спрятанный под камзолом. Жесткие ребра, усиленные китовым усом, не давали толком ни вздохнуть, ни выдохнуть. — Что-то совсем худо, дядя…, еле слышно прошептал он, дергая за рукав рядом стоявшего грузного мужчину с роскошными бакенбардами. — Худо мне очень, мочи нет…

Мужчина бросил на него быстрый взгляд и тут же отвел глаза. Не дай Господь, старший управляющий заметит их шевеление. Тогда совсем беда. Рудольф Альбертович ведь очень скор на расправу. Ладно, если премии лишит, а может и со службы погнать. Куда потом идти?! Некуда! У него на шее хворая сестра, что уже второй месяц с постели не поднимается, и несуразный племяш. Кто с таким багажом-чумаданом возьмет?! Эх…

— Потерпи, Максимка. Потерпи. Самый малехо осталось. Сейчас, господа гимназисты пройдут, покланяемся, и выдохнешь, — одними губами шептал дядя, косясь глазами в сторону парнишки. А тому, к бабке не ходи, становилось все хуже и хуже. — Дыши, дыши. Токмо галстук не трогай. Старший управляющий с гавном съест, коли тронешь.

Он даже чуть сдвинулся к племяшу, чтобы поддержать, если чего случиться. Жалко, парнишку. Самому Господь деток не дал, вот и привязался он к Максимке, как к своему собственному сынишке. С самого рождения, как сбежал от них папашка, возился с ним, помогал сестренке деньгами, с жильем. Как тот вытянулся, немного повзрослел, на службу устроил в гимназию. Дай Бог здоровья добрым людям, поспособствовали, помогли его Максимку пристроить в уборщики. А что такого? Хорошее место: теплое, сытное, деньгу платят. Дел-то немного, любой справиться: уборные и душевые в чистоте держать.

— Слышь, Максимка? Живой? — обеспокоенно спросил мужчина, не имея возможности повернуться. Старший управляющий, будь он не ладен, в их сторону смотрел. Чистый сыч, строго глазищами зыркает. — Эй, племя…, - остаток слова он испуганно проглатывает и втягивает во «весь фрунт». В дверях появляется первый гимназист, за ним второй, третий…

Каждого появлявшегося, одетого в строгий темно-синий костюм с вышитой эмблемой на отвороте, персонал встречал легким полупоклоном. Им даже не пытались отвечать. Ведь персонал давно уже стал частью гимназии, как ее стены, паркетный пол и потолок с высокими люстрами. Смеясь и разговаривая, гимназисты проходили мимо…

Особый момент наступал, когда порог гимназии переступал сам цесаревич. Этот высокий худощавый молодой человеку с роскошной гривой черных волос и резкими чертами лица тоже не обращал внимания на стоявших у стен людей, склонившихся в поклоне. Лишь старший управляющий удостаивался его кивка, а иногда и нескольких ничего не значащих слов о погоде.

В этот самый миг, когда цесаревич в окружении своих галдящих товарищей, шел мимо парнишки-уборщика, тот вдруг начинает оседать. Закатив глаза, Максим тихо простонал и мешком свалился на паркет.

— Ах, — не сдержалась и еле слышно