Ее единственная страсть - Роберта Лэтоу

Дендре видела, как дочери и Эдер протискиваются сквозь суетливую толпу к Гидеону, но сама не шевельнулась, не выказала ни малейшего волнения, когда дочери поцеловали ее в щеку и попытались потащить с собой. И тут же была сражена одиночеством, зрелищем того, как быстро уходит ее жизнь: осыпаемый похвалами Гидеон искренне смеялся вместе с незнакомцем, дети огибали столы, чтобы подойти к нему. Эдер, стоявшая рядом с Гидеоном, обернулась и поглядела в сторону Дендре.

На краткий миг Дендре увидела в сопернице себя – влюбленную, торжествующую вместе со своим мужчиной, – и ее охватило желание принадлежать предмету своей одержимости, как в данную минуту красавица Эдер.

Несколько человек подошли к Дендре с краткими поздравлениями, она машинально поблагодарила их, но у нее было странное ощущение, что телом она здесь, а душа парит где-то в другом месте зала. Ее брат Орландо поцеловал Дендре в щеку и обнял за плечи. Из-за волнения и обиды Дендре почти не замечала старшего брата, с которым была дружна всю жизнь, хотя в те годы, когда складывалась ее личность, они шли разными путями.

– Могла ли ты мечтать в юности, когда впервые привела Гидеона домой, в Бруклин, что тебе когда-нибудь выпадет такой вечер? Что Гидеон станет живой легендой?

Дендре не представляла, что ответить. Неужели Орландо слеп? Неужели не видит, что она брошена ради другой, более молодой, более красивой женщины, совершенно на нее не похожей? Ей хотелось расплакаться, она была охвачена жалостью к себе. Но Дендре была сильной, закаленной компромиссами и достаточно владела собой, чтобы сдержать слезы. Ей и не потребовалось отвечать Орландо, потому что подошла Эдер.

Первые ее слова были обращены к Дендре:

– Присоединяйтесь к нам. Мы не собирались оставлять вас одну за пустым столиком. У нас идет подсаживание то к одному столику, то к другому. Примите участие в этом развлечении.

Дендре уловила жалость Эдер и пришла в замешательство. Она не нуждалась в сочувствии любовницы своего мужа. Но не успела женщина ничего сказать, как Эдер перенесла внимание на Орландо. Они обнялись, Эдер поцеловала его. Он радовался за Гидеона и его семью, радовался этому вечеру, почестям, которые воздавались художнику.

Орландо глянул через плечо на сестру. Неужели Дендре надеялась удержать при себе Гидеона своей рабской покорностью и преданностью, стряпней, выпеченным дома хлебом, уютным домом, когда женщины вроде Эдер будоражат его страсть, сердце, даже душу? Он не испытывал жалости к сестре, просто сочувствовал ее положению и удивлялся, как любовь к мужу перешла в одержимость, обращенную главным образом на себя, а не на выдающегося художника.

Орландо знал это, как и Гидеон. Мужчины были дружны с тех пор, как Гидеон женился на Дендре, и не раз обсуждали, пусть мимоходом, подобные вещи. В том, что его сестра и ее муж любили друг друга, сомнения не было. Что теперь между ними не все ладно, было очевидно. Дендре была опорой, основой жизни семьи, Гидеон хотел этого, нуждался в этом – возможно, до сих пор. Тогда почему же они отдалились друг от друга? Страсть Дендре к Гидеону постепенно растворялась в повседневности совместной жизни. Каким-то образом она перенесла свои чувства в старания приготовить идеальное суфле, оберегать покой мужа, сделать их детей своей копией. Дендре пошла в мать. А Гидеону в этом возрасте ежеминутно требовалось вдохновение, которое ему давала не еда, а яркая, молодая красавица, с которой он вел авантюрную любовную жизнь.

Орландо несколько раз ужинал с Эдер и Гидеоном, о чем Дендре не знала. Пути их пересекались случайно: однажды в калифорнийском музее, где Гидеон устраивал выставку своих картин; как-то в Лондоне, в ресторане отеля; и в Париже, где он случайно встретился с Эдер на авеню Монтень и та настояла, чтобы он отобедал с ними. Орландо помнил даже меню: устрицы и бутылка шабли. Ему была понятна страсть Гидеона к Эдер: она бросала вызов всем своим существом – походкой, умом, чувственностью. Эта женщина помогала Гидеону чувствовать себя молодым, будоражила его творческую душу, возбуждала сексуальностью.

Орландо видел, что Гидеон заставляет сестру страдать. Одержимость Дендре убивала то, за что он полюбил ее, и все-таки у них по-прежнему было что-то общее. Прошлое? Любовь? Кто знает? До сегодняшнего вечера Орландо считал, что Дендре сможет не допустить распада их брака.

Теперь, держа Эдер в объятиях, глядя через ее плечо на сестру, он понял, что этот союз обречен. Потухший взгляд Дендре сказал ему, что этот вечер, дань признания родной страны Гидеону, и то, что светила мира искусства воздавали должное ее мужу и весьма предупредительно обращались с ней как с пустым местом, – все это разрушало ее одержимость. Действительность развеяла иллюзии. Но он знал свою сестру и понимал, что она все еще надеется.

Эдер высвободилась из объятий Орландо и обратилась к ней:

– Пойдемте. Мы присоединились к Раухенбургу и Джиму Дайну. Гидеон выставляет угощение. Даже президент с супругой сели за этот столик. Вам не следует оставаться в стороне.

Дендре овладела собой. Она все еще оставалась женой Гидеона Пейленберга, человека, которого чествовали здесь, и Эдер была права: ее место рядом с мужем.

– Гидеон приглашает меня? – спросила она.

– Конечно, – ответила соперница.

Явная ложь! Все трое знали это. Женщины переглянулись и поняли, что Эдер может позволить себе быть великодушной. В конце концов она победила. Она отняла у Дендре привязанность, страсть, любовь Гидеона, и никакого притворства между ними быть не могло.

Но Дендре все же обладала некоторой значимостью в мире искусства. Жены художников – музы-домработницы – занимают в нем особое положение. Поклонники художника могут установить через них прямую связь с художником, когда все остальные пути закрыты. Дендре отлично это знала и иногда – не особенно часто – этим пользовалась. Ее отчужденность от мира искусства поначалу вызывала интерес, который, увы, скоро угас, поскольку Дендре Пейленберг очень мало чем могла блеснуть как личность. Большинство людей видело в ней тень мужа. Однако существовали исключения, и одно из них приближалось теперь к Дендре.

То был Бен Боргнайн, респектабельный торговец картинами, владелец нескольких художественных галерей в Нью-Йорке и Лондоне. Эдер приветствовала его со всем своим обаянием и представила Орландо. Боргнайн приветствовал брата Дендре, но первым делом направился к жене художника и поцеловал ее в щеку. Потом, взяв за руку, сказал:

– Сегодняшнего вечера не было бы, если бы ты много лет не поддерживала Гидеона. Сердечно поздравляю.

Его слова пролились успокоительным бальзамом на ее душу. Бен всегда придавал Дендре сил, помогал почувствовать себя цельной, незаурядной. Они знали друг друга много лет. Бен был одержим картинами Гидеона и не раз представлял их на групповых выставках в своих галереях. Величайшим стремлением Бена было стать единственным агентом по продаже картин Гидеона, чего художник ни за что бы не допустил: у него уже был лучший на свете торговец картинами.

Боргнайн, моложавый пятидесятилетний мужчина, больше походил на крутого бизнесмена в исполнении Стива Маккуина, чем на спокойного, эрудированного, умного владельца галерей. Он был первым любовником Дендре. Бен соблазнил ее много лет назад, и связь их, дающая Дендре уход от реальности ее жизни и подавляющей любви к мужу, то прекращалась, то возобновлялась. Эта связь спасала ее брак, позволяла осуществлять сексуальные фантазии. Тайное обожание требовалось ее хрупкому эго и не представляло угрозы для брака. И не имело ничего общего с Гидеоном и любовью к нему.