Знак. Символ. Миф: Труды по языкознанию - Алексей Федорович Лосев

в результате безразличного воспроизведения и не просто понятием в результате предельно мыслительного и всестороннего обобщения воспроизведенного и понятого предмета.

Тот продукт сознания и мышления, который мы назвали семемой, не имеет никакого отношения к любому математическому обозначению. Математическое обозначение имеет своей единственной целью воспроизводить только предельно обобщенный и только предельно мыслимый предмет независимо ни от какого субъективного его понимания и независимо ни от какой семемы, возникающей на путях мысленного его обобщения. То, что математика и наука мыслят на данном этапе своего развития, они мыслят вполне объективно, вполне равнодушно, вполне точно и не хотят привносить ничего субъективного, временного, одностороннего в свое понимание мыслимого предмета. В дальнейшем, может быть, и окажется, что математик данного времени находится во власти каких-нибудь предрассудков или каких-то односторонних подходов. Однако в данный момент, когда решено какое-нибудь уравнение или выведен какой-нибудь закон природы, в этом ни для научного работника, ни для тех, кто пользуется его изысканиями, нет ничего семантического, а есть только предельно обобщенное, для всех обязательное, предельно объективное, о чем не может быть никакого спора.

Правда, и здесь не нужно искажать нашу мысль до того, чтобы сводить математическое обозначение только на репрезентацию предельно объективного мышления и отказывать математическому мышлению решительно во всяком семантическом акте. Этот последний, конечно, присутствует здесь во всей полноте, так как иначе не состоялось бы и никакого математического мышления, и никакого математического понимания. Однако напомним, что всякое математическое обозначение имеет своим предметом только однородные и одноплановые количественные отношения. В смысле репрезентации такого рода количественных отношений, само собой разумеется, математика полна и актов понимания, т.е. семантических актов, и актов чистого мышления, т.е. предельных обобщений. Но все дело в том и заключается, что язык как раз не есть только количественное понимание и не есть понимание только количественных отношений. То и другое составляет такую незначительную область языка или такую абстрактную его сферу, что об этом почти нечего говорить в языкознании. Даже имя числительное не есть математическое обозначение, так что и оно полно не столько предельно мысленных, сколько семантических актов, если оно уже действительно входит в сферу языкознания. Что же говорить о других частях речи?

Семема

1. Специфика семемы.

Однако, углубляясь в специфику семемы, мы начинаем замечать в ней такие стороны, которые, действительно, незаметны ни в чувственном образе, ни в мыслительно-обобщенном понятии. Это совершенно особая область, ни к чему не сводимая. На эту удивительную специфику семемы очень мало обращают внимания. Ни в минимальной морфеме, ни в слове как совокупности морфем, ни в предложении как совокупности слов семема ни в какой мере не сводима ни на чувственный образ, ни на обобщенное понятие. Произнеся фразу белеет парус одинокий, имеем ли мы дело только с чувственными образами или только с обобщенными понятиями? Если бы это были только чувственные образы, то это было бы фотографическим снимком и не входило бы не только ни в какую поэзию, но даже и ни в какое грамматическое предложение. В поэзию это не входит уже по одному тому, что тут имеется эпитет одинокий, который никак нельзя назвать образным. Но – и отвлеченно-грамматически всякое предложение хотя и есть система отношений, только уже ни в каком случае не система отношений между чувственными образами, потому что грамматическое предложение может быть системой также и отвлеченно-понятийных отношений. Но сказать, что предложение белеет парус одинокий является системой мыслительно-обобщенных понятий, тоже невозможно, поскольку всякое понятие предполагает определение с точным перечислением составляющих его признаков; а определить, что такое парус, что такое белеть и что такое одиночество, мы, если, вообще говоря, и можем, то в данной фразе никакими такими определениями мы не занимаемся, никакого точного определения признаков наличных здесь понятий не даем, а понимаем эту фразу без всяких понятий и уж тем более без всякого определения этих понятий. Что же такое в этом случае мы понимаем, когда читаем или произносим фразу белеет парус одинокий? Вот это-то и есть семема, т.е. не слепой, безымянный, чувственный образ, а некое отдаленное использование этого образа, отнюдь не буквальное и не предельно-обобщенное и не точное понятие, а разве только, может быть, какое-то приближение к нему, и тоже достаточно отдаленное. Итак, семантическая область весьма оригинальна; и пытаться сводить ее на какие-нибудь другие области человеческого сознания и мышления – это пустая и неразрешимая задача.

И можно ли после этого хоть в какой-нибудь мере осмысленно сравнивать математическую формулу с тем, что мы назвали языковой семемой. Произнося фразу 3+2=5, мы пользуемся точнейшим мыслительным понятием решительно всех, входящих в это предложение членов. 3 есть только 3 и ничто другое. Если мы полетим на Луну или на Марс, то и там эта тройка все равно останется в точнейшем смысле слова ею же самой. Никакого особого понимания этой тройки не потребуется, да оно и невозможно. И ни о какой семеме этих чисел не может и не должно возникнуть речи. Точнее же говоря, семема 3 будет не чем другим, как самым обыкновенным понятием 3, как равно это понятие 3 будет не чем иным, как числом 3 или количеством 3. Применять это 3 можно, конечно, к чему угодно: и к пуговицам, и к ножам или вилкам, и к столам или стульям. Это все равно. 3 есть 3 – это суждение применяли в течение тысячелетий даже к самому богу. Но попробуйте фразу белеет парус одинокий понять математически. Суждение 3 есть 3, может быть, тут что-нибудь и даст, поскольку фраза состоит именно из трех слов. Но, если мы семему каждого из этих слов отождествим с тем понятием или числом, которые в нем содержатся, мы либо получим пустую болтовню, либо фразу 1+1+1=3. Ну и поэзия же у нас получится! Да, собственно говоря, и логического суждения-то не получится, потому что переход по линии натуральных чисел или комбинация с ними еще не есть логическое суждение, а всего только счет, в котором нет ничего логического, а есть только количественное. Грамматическое предложение есть, несомненно, система каких-то отношений, но уж во всяком случае не логических (тогда всякое предложение содержало бы только чистые понятия), не количественных (тогда всякое предложение было бы счетом единиц), да, пожалуй, и не грамматических. Подлежащее есть именно подлежащее, но не понятие подлежащего; и