Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий - Харуки Мураками

– А почему именно в Токио?

– Да очень просто. Именно в Токийском политехе преподает уникальный в своем роде профессор – архитектор железнодорожных станций. Наука это особая, совсем не похожа на архитектуру обычных зданий. От выпускника обычного строительного факультета здесь проку мало. Тут нужен профессионал очень узкого профиля.

– Конкретная цель упрощает жизнь… – задумчиво произнесла Сара.

И Цкуру с этим согласился.

– И что же, – сказала она, – остальные четверо остались в Нагое, потому что не хотели разваливать ваш нерушимый союз?

– В последнем классе школы мы собрались впятером и обсудили, кто что будет делать дальше. Все, кроме меня, хотели и дальше учиться в Нагое. О причинах вслух не говорили, но было ясно, что им неохота разрушать компанию…

Красный – с его-то успехами – мог бы легко поступить в Токийский универ: это ему в один голос советовали как родители, так и учителя. Синий с его спортивным талантом тоже запросто получил бы рекомендацию в какой-нибудь элитный вуз. Черная с ее утонченным интеллектом успешно развернулась бы в мегаполисе, поступив без труда в какой-нибудь столичный частный колледж. Конечно, Нагоя тоже город немаленький, но с культурной жизнью бедновато – все-таки провинция. Однако все четверо решили остаться там – пускай и на ступеньку ниже того уровня, которого заслуживали. Из них, кажется, только Белая сроду не выезжала никуда из Нагои. Даже не потому, что боялась разрушить компанию, а просто не искала себя активно во внешнем мире.

– Они спросили, что собираюсь делать я, и я ответил, что пока не знаю. Но уже тогда решил, что буду учиться в Токио. Хотя с радостью остался бы с ними в Нагое и поступил в местный вуз на похожую специальность, будь такое возможно. И самому веселей, и домашние были бы счастливы. Предки-то надеялись, что я продолжу папашин бизнес. Но я понимал: не уеду в Токио – сильно потом пожалею. Очень уж хотелось поучиться у того профессора.

– В самом деле… – сказала Сара. – И когда ты уехал, как они к этому отнеслись?

– Что они действительно думали, я, конечно, не знаю. Но уж наверное обиделись. Все-таки впервые наше общее чувство, что все заодно, вдруг куда-то исчезло…

– Любое chemistry когда-нибудь да улетучивается?

– Или становится чем-то принципиально другим. В большей или меньшей степени.

И все-таки стоит признать: узнав о его твердом решении, друзья не стали его отговаривать. Напротив, даже принялись подбадривать, мол, от Токио на «Синкансэне» всего полтора часа. Всегда сможешь сразу сесть и приехать. И даже подшучивали – дескать, еще и не факт, что поступишь. Ведь и в самом деле, чтобы поступить именно в тот вуз и на тот факультет, Цкуру пришлось впервые в жизни учиться всерьез, позабыв обо всем остальном.

– И что же стало с вашей «неразлучной пятеркой» после школы? – спросила Сара.

– Сначала все шло отлично. На каникулах – осенью, весной, летом, на Новый год – я возвращался в Нагою и старался побыть с ними подольше. И все оставались близки, как и прежде…

И действительно, всякий раз, когда он приезжал в родной город, все старались скорее увидеться с ним, а при встречах болтали без умолку: интересные темы не иссякали. Без него собирались вчетвером. А потом появлялся он, и их вновь становилось пятеро (разумеется, кроме тех случаев, когда кто-то бывал занят – тогда могли собираться даже втроем). Они по-прежнему радовались ему. Ни разу не случилось, чтобы кто-то кого-то не понял – по крайней мере, сам Цкуру, к своей радости, ничего такого не замечал. Возможно, поэтому в столице он так ни с кем и не подружился, хотя это его ничуть не расстраивало.

Сара посмотрела на него, прищурившись.

– То есть в Токио у тебя вообще не было друзей?

– Да не заводились… почему-то, – ответил Цкуру. – Я вообще с людьми нелегко схожусь, хотя и в себе, конечно, не замыкаюсь… Тогда я просто впервые смог жить один и заниматься чем хочу. Так день за днем и наслаждался свободой. Весь Токио – это паутина железных дорог с огромным числом вокзалов. Поэтому все свободное время я путешествовал сам по себе – ездил по станциям, изучал, как они устроены, зарисовки делал, записывал в блокнот занятные идеи…

– Звучит интересно, – сказала Сара.

И все же учеба на первом курсе интереса у Цкуру не вызывала. Лекций по специальности в расписании пока было мало, а почти все остальные предметы казались ему скучными и заурядными. Но поскольку Цкуру с таким трудом поступил в этот вуз, он заставлял себя ходить на занятия. Изучал немецкий, французский, подтягивал разговорный английский. К своему удивлению, он вдруг обнаружил в себе склонность к изучению языков. Вот только никто из однокашников его ничем не привлекал. По сравнению с яркой и заводной четверкой школьных друзей практически вся студенческая братия казалось ему вялой, унылой и безликой. Ни с кем не хотелось ни дружить, ни общаться. Вот почему почти все свободное время в Токио он оставался один. И благодаря этому стал читать больше книг.

– И тебе не было грустно? – спросила Сара.

– Одиноко – бывало. Но не грустно. Ведь сам-то я считал такую жизнь вполне нормальной.

Он был юн, об окружающей жизни знал еще очень мало. Да и новый токийский мир сильно отличался от среды, в которой он вырос. Мегаполис оказался куда огромней, чем он себе представлял. Слишком большой выбор того, чем можно заняться, слишком непривычно общаются друг с другом люди, слишком быстро несется жизнь. Из-за всего этого он никак не мог настроить баланс между собой и окружающим. Но главное – в те годы ему еще было куда возвращаться. Садишься на Токийском вокзале в «Синкансэн» – и через каких-то полтора часа прибываешь в «нерушимый оплот гармонии и дружбы». Туда, где время течет неспешно и всегда ждут те, перед кем еще можно распахнуть душу.

– Ну а как ты живешь сейчас? – спросила Сара. – Настроил баланс между собой и миром?

– В этой фирме я прослужил четырнадцать лет. Меня там ценят, да и мне работа нравится. С коллегами я лажу. За эти годы спал с несколькими женщинами, но со всеми в итоге расстался. По разным причинам. Иногда виноват был я сам, иногда – не только…

– И вот ты опять одинок, но тебе не грустно.

Вечер только начался. В ресторане, кроме них, посетителей не было. Еле слышно наигрывал джаз. Фортепьянное трио.

– Пожалуй, – чуть запнувшись, ответил он.

– Но места, куда можно вернуться, больше нет? «Нерушимого оплота гармонии и дружбы»…

Цкуру ненадолго задумался. Хотя что уж теперь-то думать?

– Да, больше нет, – очень тихо ответил он.

О том, что это место бесследно исчезло, он узнал на втором курсе, во время летних каникул.

То лето изменило жизнь Цкуру Тадзаки до неузнаваемости. Так острый горный кряж рассекает равнину – и полностью меняет всю окружающую растительность.