Тайна скарабея - Филипп Ванденберг

Хекман заметил ее подавленное настроение и, когда они проходили по длинному коридору, сказал:

– Коллега, поверьте, лучше уж так. Такой сильный удар электрическим током повреждает спинной мозг и приводит к параличу и атрофии. В самых тяжелых случаях происходит периферийное нарушение нервной системы и расстройство сознания. Он остался бы недвижимым на всю жизнь, или стал бы идиотом, или то и другое сразу. Не сделаете ли вы мне одолжение, поужинав со мной сегодня вечером?

Гелла Хорнштайн вздрогнула. То, с какой легкостью доктор Хекман перешел к повседневным делам, немного настораживало.

Хекман был хорошим врачом, но относился к работе в каком-то смысле как к рутине. Иногда у нее возникало чувство, что за всем этим скрывается неуверенность в себе. Что не мешало ему при каждой удобной возможности демонстрировать, как он горд собой, доволен своей внешностью и просто неотразим.

– Кофе? – спросила ассистентка, все еще надеясь отделаться шуткой, но он сразу же использовал этот шанс.

– Вы очень внимательны, большое спасибо! Но вы не ответили на мой вопрос!

«Сама виновата, – подумала Гелла. – Теперь он меня так просто не отпустит!»

Она пыталась сварить кофе в допотопной электрической кофеварке, которую привезла из Германии (коричневый египетский кофе и его приготовление заслуживали отдельного комментария), чувствуя, как Хекман, усевшись в зеленое кожаное кресло, просто пожирает ее глазами. Она делала вид, будто ничего не замечает, но знала об этом. Ассистентка была далека от мысли соблазнять мужчину, который так на нее смотрит. Гелла была невысокого роста, хрупкая и худощавая, с короткими черными волосами, смуглой кожей, ошеломляюще большими глазами и высокими скулами.

Она шикарно одевалась, насколько это позволяло пребывание в пустыне, и носила юбки, едва доходящие до колен. Она была бы идеально красивой, если бы не несчастный случай: при родах акушерка уронила ее, и она сломала голеностопный сустав. С тех пор Гелла чуть подволакивала ногу. И даже профессия врача в Абу-Симбел не добавила ей уважения: девушке приходилось терпеть свист местных рабочих, когда они проходили мимо.

Что же касается международной команды, то доктор Хорнштайн вела себя подчеркнуто сдержанно. Она относилась к тому типу женщин, которые могли себе это позволить, не теряя привлекательности. Ее холодность действовала скорее вызывающе, и не было дня, чтобы какой-нибудь археолог или инженер не пригласил ее на строительную площадку.

В большинстве случаев она отклоняла такие предложения. Лишь изредка ее можно было увидеть в казино, и только в исключительном случае она, изнемогая от жажды, выпивала что-нибудь покрепче, что, кстати, с мужчинами случалось там довольно часто.

Взгляд Хекмана терпеть становилось все труднее, и поэтому она, не оборачиваясь, спросила:

– Почему вы на меня так смотрите, доктор Хекман?

Хекмана словно выбросили из его сладострастных мыслей. Он почувствовал себя школьником, которого поймали на горячем, но не подал виду и задумчиво произнес:

– Простите меня, коллега! Вы просто анатомическое чудо: умеете смотреть назад, не оборачиваясь!

– Я просто почувствовала, – возразила доктор Хорнштайн, по-прежнему не обернувшись.

У него не было другого выхода, кроме как отступить, и он сказал:

– Ну хорошо, я смотрел на вас, но должен ли за это извиняться? Вы чертовски привлекательная женщина, коллега! Мужчина, который не взглянул бы на вас, просто не мужчина.

Гелле эти слова, задуманные как комплимент, показались бестактными, и они никак не соответствовали мужчине его уровня. К так называемым «классным парням» Гелла относилась скорее с состраданием, чего они, кстати, терпеть не могут. Она ценила мужчин, которые не хотели казаться сильными, а это крайне редкий вид. Если быть честной, то она, думая о мужчинах, думала прежде всего о себе и сполна наслаждалась своим эгоизмом. И возможно, по этой же причине в двадцать семь лет у нее еще не было достаточно длительных отношений ни с одним мужчиной.

С четырнадцати лет она мечтала об идеальном мужчине, однако этот образ был лишь плодом ее фантазии. Хекман был очень далек от такого идеала, но он об этом не знал, а если бы и знал, то в жизни бы не поверил.

Конечно, у Хекмана была своя история, как и у каждого в Абу-Симбел, потому что ни один человек без видимых причин не отправится добровольно на шесть лет в пустыню. Нет, Хекман не рассказывал традиционную байку: «Я поехал сюда из-за женщины…», как делали здесь две трети рабочих (остальные называли мотивом деньги или же то и другое). Он попал сюда из-за неприятного происшествия в западногерманской клинике. Газеты писали о врачебной ошибке, но все произошло скорее по недосмотру. И в душе он не чувствовал своей вины за случившееся. Пострадавшая получила довольно приличные деньги по страховке и отозвала свой иск. Но это происшествие (тампон, забытый в брюшной полости у пациентки) наделало много шуму, и ему пришлось на время уехать, чтобы страсти немного улеглись.

Никто в Абу-Симбел не знал этой истории, да и узнать не мог. Когда Хекмана спрашивали, почему он поехал в этот госпиталь, он всегда отвечал, что в поисках приключений. И это звучало вполне правдоподобно.

Между Георгом Хекманом и Геллой Хорнштайн пролегла невидимая пропасть, хотя они жили и работали рядом. Он никак не решался сказать о своих чувствах, а она держала его на расстоянии, всем своим видом показывая, что они не созданы друг для друга.

Когда она наконец повернулась и поставила на стол две на скорую руку вымытые чашки, он испугался холодного блеска ее глаз.

– Мы могли бы замечательно работать в паре, – сказала Гелла, едва сдерживая улыбку, – если бы вы воспринимали меня лишь как специалиста. То, что я должна спать с начальством, в моем контракте не оговорено. И более чем уверена, что в вашем тоже нет такого пункта.

Слова попали точно в цель. Гелла превосходно умела отражать все его попытки сблизиться и переводила их в шутку Она выбила его из колеи – его, считавшего себя корифеем в общении с женщинами. И в первый раз ему в голову пришла мысль, что эта женщина так никогда и не повзрослеет.

Хекман растерянно помешивал кофе, не решаясь взглянуть в глаза Гелле, сидевшей всего лишь в метре от него Стук в дверь показался ему избавлением. Это был санитар, который спросил, может ли войти Кемаль – местный кузнец.

Хекман и рта раскрыть не успел, как посреди комнаты уже стоял лысый темнокожий плотный мужчина небольшого роста. Это, очевидно, и был Кемаль. Кузнец, не выпуская из рук корзинку, пытался объяснить на жуткой мешанине из арабского и английского, что слышал о несчастном случае с рабочим и он – единственный от Вади Хальфа до первого водопада, кто может помочь несчастному.

Хекман поднялся, подошел к Кемалю, взял его за руку и объяснил, что рабочий умер от остановки сердца – помощь больше не требуется.

Но кузнец упрямо не хотел в это верить. Он отрицательно покачал головой, потряс корзиной в воздухе и закричал, что рабочий не умер, электрический огонь просто парализовал его, и он единственный от Вади Хальфа до первого водопада, кто может ему помочь…