База-500. Смертельная схватка - Алекс фон Берн

— И что за дело? — спросил Федорцов, доставая сигарету из пачки.

— Короче, понадобились ему бланки документов с печатями и подписями. Я в непонятки пошел: дескать, не понимаю, что вы имеете в виду. А он жестко так говорит: все вы понимаете, и скажу вам честно — выбор ваш невелик. Либо вы, говорит, бланки мне передаете, либо бежите к начальнику гестапо на меня доносить. Но предупреждаю сразу: человек я уважаемый и с властями на дружеской ноге, причем не только в Волковыске, но и в Минске. Так что есть вероятность, что добропорядочному немецкому торговцу господину Майеру поверят быстрее, чем русскому переводчику из гебитскомиссариата.

— А ты что? Давай, не тяни! — нетерпеливо велел Федорцов.

— Испугался я, — признался Кола. — Аж поджилки затряслись и ноги онемели. Но язык мой этот ужас подстегнул, и я так нагло ему в лицо и заявляю: раз вы такие закадычные приятели с гебитскомиссаром, то что бы вам эти бланки у него по дружески не попросить? Вот веришь ли, так и сказал!

— Верю, верю! А он что?

— А он опять так усмехнулся в усы и говорит: да дело в том, что гебитскомиссар взятку возьмет побольше, чем вы. А то и взяткой побрезгует, соблазнившись за донос на меня получить награду, а то и повышение. Ну, а вам рассчитывать особо не на что, разве что паек увеличат, да начальник СД руку пожмет: молодец, рус иван. А вам это надо? Только скорее поверят мне, и отправитесь вы на допросы в СД, откуда прямая дорога на виселицу или в расстрельный ров, — что вы, впрочем, сами знаете. Вот так!

— А ты что?

— Да ничего! — нервно выкрикнул Кола. — Отпросился у гебитскомиссара на хутора съездить за продуктами, обещал ему, немчуре толстопузому, что полпуда сала персонально привезу! Вот и сижу тут третий день. Что мне делать теперь, а?

— Успокойся, — поморщился Федорцов. — Что ты пообещал Майеру?

— Да ничего! — пожал плечами Кола. — Он не требовал обещаний: сказал, встал и ушел. Я отпросился у гебитскомиссара — и сюда. Что делать мне, а?

— Значит, так! — жестко сказал Федорцов. — Теперь слушай меня. Я пойду с тобой в город.

— Так нельзя вам идти: от вас костром пахнет, первый же немецкий патруль учует и на месте расстреляет, — заметил Кола. Спокойный уверенный тон Федорцова вернул ему способность мыслить.

— Верно говоришь, — согласился Федорцов. — Пусть хозяин подберет мне одежду подходящую, можно и ветхую: главное, без вшей. Только чтобы до города добраться. Оформишь мне пропуск, вон из тех бланков возьмешь, что мне принес. Этого достаточно будет?

— Достаточно, — заверил Кола.

— Ну и отлично! Теперь вот что: в городе мне понадобится комплект немецкой формы. У тебя вроде есть?

— Да, для себя приготовил, чтобы в случае чего из города уйти, — признался Кола. — Вам в самый раз будет! Только зольдбух и предписание новые придется делать. А это сутки, не меньше.

— Ничего, я эти сутки у тебя отосплюсь, — зевнул Федорцов. — Короче, до вечера нам надо в Волковыск добраться. Понял? Ну, а теперь спать лягу: сил уж нет.

— А я пока одежду вам подберу, — засуетился Кола и устремился в соседнюю комнату за хозяином.

5 сентября 1942 года, Вайсрутения,

бывший пионерлагерь «озеро Круглое»

— Эх, Марточка! — прочувственно произнес Первушин. — Вот сказал бы мне кто, что в лесной глуши встречу такую нимфу, — не поверил бы! А вот ведь: конкретный факт налицо!

Первушин протянул руку, чтобы погладить бедро развешивавшей белье Марты Мазуркевич, но девушка ловко увернулась и Первушин обиженно засопел.

— Я ведь от чистого сердца, Марточка! Будучи в восхищении вашей красотой и маясь от связанных с этим терзаний…

— Оставьте, Иван Фомич! — насмешливо отозвалась Марта. — Не со мной у вас должны быть связаны терзания, а с мыслями о жене и трех детях в Омске, для которых вы без вести пропавший.

Растерявшийся Первушин недоуменно захлопал глазами. Обретя дар речи, он с досадой процедил:

— И какая же гнида вам об этом рассказала?!

— Да уж свет не без добрых людей! — усмехнулась Марта.

— Это Тимка, сволочь! — убежденно заявил Первушин. — Сплетник, скотина и гадина! Вот уж я с ним разберусь!

— А что разбираться, Иван Фомич? Он ведь правду сказал. И вы на прошлой недели, укушавшись бимбера, сами своих детишек поминали и горевали еще: кто же о них, сиротинушках, позаботится? — напомнила Марта. — Вы уж как хотите, только вашей «партизанской женой» я не буду.

— Марточка! Да вот как только война окончится, разведусь я со своей старухой! — заверил Первушин. Но Марта осталась непреклонной:

— Не собираюсь я детей лишать отца… даже такого, как вы, Иван Фомич! Да и если бы вы были абсолютно свободным, я на вас все равно внимания не обратила бы. Уж больно вы…потертый какой — то, ровно старый сапог: хозяин не выбросит, поскольку вроде по ноге разносился, а чужой и даром не возьмет. Уж зла на меня за правду не держите, но ничего у вас со мной не получится.

Сказав так, Марта подхватила таз и скрылась в доме. Опешивший Первушин посмотрел ей вслед, затем сплюнул и зло пробормотал:

— Врешь, сука! Тут в лесу я хозяин, и все по — моему будет!

Из дома вышел врач Константин Николаевич. Он закурил самокрутку и, неодобрительно глядя на Первушина, сказал:

— Оставь девчонку в покое, Иван! Проходу ей не даешь, а тут ведь дети все это видят. Смотри, придет сюда отряд дяди Вовы, так я ему все расскажу: и про пьянство твое, и как жителей местных грабишь, и про похоть твою неуемную.

— Заглохни, старик! — мрачно посоветовал Первушин. — Твой дядя Вова, может, и не дойдет сюда: вон, немцы кругом карательные экспедиции проводят… А я здесь! Не советую со мной ссориться, а то ведь пропишу тебе свинцовую пилюльку, которую ты вряд ли переваришь!

— Тьфу! — в сердцах сплюнул Константин Николаевич. — Совсем ты озверел, Иван! А ведь до войны был коммунистом, красным командиром, отцом троих детей и образцовым семьянином. И вот что с тобой за какой — то год лесной жизни сделалось! Опомнись!

— Ты, старик, у меня на дороге не становись! — с угрозой посоветовал Первушин. — Я на годы не посмотрю, пуля в лоб — и все дела! Конкретный факт налицо, между прочим! Понял?

— Все я давно про тебя понял, — ответил старый врач. Бросил окурок в стоявшее у крыльца дырявое ведро и ушел в дом.

Первушин тоже собрался идти в дом, но тут появился Петька. Петька был у Первушина чем — то вроде адъютанта, посыльного, денщика и преданного слуги в одном лице. Такие отношения сложились еще тогда, когда капитан Красной армии Иван Первушин командовал ротой, а молодой боец Петр Воробьев только пришел в армию «служить трудовому народу». Первушин сразу почувствовал забитость и рабскую сущность младшего сына многодетной бедняцкой семьи и пользовался этим к своей выгоде, ни в чем себя не ограничивая.