Что такое интеллектуальная история? - Ричард Уотмор

интеллектуальные историки уподобляются экономистам с их склонностью к спорам. Следуя этому правилу, я отвергаю первое определение интеллектуальной истории, которое дал Роберт Дарнтон, писавший, что интеллектуальная история охватывает

историю идей (изучение систематического мышления, обычно в виде философских формулировок), собственно интеллектуальную историю (изучение неформального мышления, интеллектуальной атмосферы и литературных движений), социальную историю идей (изучение идеологий и процесса распространения идей) и культурную историю (изучение культуры в антропологическом смысле, включая мировоззрения и коллективные mentalités)[14].

Такое определение представляется мне расплывчатым и невнятным. Например, чем философские формулировки отличаются от нефилософских, а философское мышление – от неформального? Своим определением Дарнтон, помимо прочего, стремился провести черту между интеллектуальной историей и социальной историей идей как разновидностью культурной истории[15]. На практике же интеллектуальные историки следовали примеру таких ученых, как Арнальдо Момильяно и Энтони Графтон, которые, вдохновляясь великими филологическими традициями и их современным воплощением в исследованиях по истории науки, всегда занимались всем тем, что упомянуто в определении Дарнтона, но только пренебрегая ложными различиями между социальной, культурной и интеллектуальной сферами[16]. Джон Барроу, первый человек, ставший в Англии профессором интеллектуальной истории, более удачно определял ее как процесс выявления того, «что в прошлом люди имели в виду, говоря то, что они говорили, и что сказанное ими „означало“ для них»[17]. Как предупреждал Барроу, зачастую «научные ярлыки – это скорее разметочные флажки, нежели имена, отражающие сущности», однако его дефиниция – лучшая из тех, что у нас есть. Равным образом хороши и метафоры, к которым он прибегал, говоря, что интеллектуальный историк подслушивает разговоры былых эпох, играет роль переводчика между живыми культурами и культурами прошлого и исследует миры, полные чуждых нам допущений и убеждений[18].

Вследствие того, что к интеллектуальной истории относят так много различных видов деятельности, возникает вопрос: а что же, собственно, включает в себя исследование в этой области? Некоторым историкам это дает повод договориться до того, что никакой интеллектуальной истории как четко выделяемой предметной области не существует, ибо почти вся историческая наука имеет дело с идеями, обычно в виде изучения письменных текстов прошлых эпох. Однако это ошибка. Да, историки неизбежно будут иметь дело с идеями, однако систематический анализ содержания этих идей и того, как происходит их передача, перевод, распространение и восприятие, и создало интеллектуальную историю как дисциплину. Интеллектуальная история обрела идентичность как отдельная область гуманитарных наук и исторических исследований после 1950 г.

Главной и наиболее значимой особенностью интеллектуальной истории является ее междисциплинарная природа. Интеллектуальные историки никогда не соблюдали границ между дисциплинами, если только речь не идет о границах, проведенных носителями идей, которые они изучают. Причина этого в том, что идеи никогда не носят чисто политического, философского, экономического или теологического характера. Соответственно, тех, кто занимается интеллектуальной историей, можно встретить на факультетах истории, философии, политологии, международных отношений, классической филологии, богословия, английского и иностранных языков, экономики, государственного управления, социологии и антропологии. Это особенно характерно для европейских и североамериканских университетов. Способствует этому и все более частый отказ от позитивистских курсов истории частных дисциплин, в которых описываются становление и развитие последних. Большинство интеллектуальных историков отвергает подобную историю в силу присущих ей презентизма, телеологизма и анахронистичности. Одним из здоровых последствий такой ситуации является поразительное разнообразие сфер, в которых ведут исследования интеллектуальные историки. Они могут обращаться к истории науки, истории книги, распространению и восприятию идей и вдобавок делать это в рамках транснациональных и глобальных исторических исследований. Прежде интеллектуальная история ассоциировалась по большей части с политической мыслью Европы раннего Нового времени, но это, несомненно, уже давно не так.

Несмотря на все свое разнообразие, в массовом сознании интеллектуальная история по-прежнему ассоциируется с изучением трудов великих философов. Автор блестящих и спорных работ, немецкий историк Фридрих Мейнеке однажды вступился за изучение наследия этих «мертвых белых мужчин», указав, что при исследовании философской мысли прошлых эпох неизбежно придется двигаться от одной горной вершины к другой. Иллюстрацией этого положения служит спор о нравственности между сторонниками и противниками политики «государственных интересов»[19]. Лесли Стивен, создатель «Словаря национальных биографий» («Dictionary of National Biography») и автор нескольких работ в сфере интеллектуальной истории, оправдывал изучение лучших умов прошлого, прибегая к метафоре «переходящего факела»[20]. При этом Стивен видел ценность своего «Словаря» в фиксации мыслей «второстепенных» персонажей, благодаря чему он более объективно отображал «историю мнений». Этот подход, разумеется, содержал в себе отголоски теории о том, что историю творят великие мужи, нередко ассоциируемой с Гегелем. Если исторические изменения происходят благодаря деяниям великих мужей и великих авторов, то это дает историкам право игнорировать народные массы, а также менее крупные философские светила, поскольку те не имеют серьезного значения как исторические акторы. Еще одно оправдание дает история философии. Философы занимаются вечными вопросами, а с этими вопросами лучше всего знакомиться, обращаясь к величайшим книгам. Аналитический разбор, проверка и оценка аргументов, содержащихся в великих произведениях, – жизненно важное эвристическое начинание. Этот подход до сих пор оказывает влияние на изучение и преподавание истории философии в университетах. Учебные курсы выстраиваются вокруг знакомства с трудами великих философов от Платона до Ролза. Такой подход к текстам нередко противоречит принципу историзма в том смысле, что студентам предлагают заняться критическим разбором изучаемого произведения, оценкой выдвигаемых философами тезисов о справедливости, правах, нравственности, свободе и многом другом. Цель такой стратегии – заставить задуматься о том, каков гипотетический вклад философа прошлого в нынешние дискуссии на аналогичные темы. В итоге слабые студенты тратят время без особой пользы. Порой я сталкиваюсь с попытками выяснить, что думал Адам Смит насчет рас, классов и гендера, употребляя эти термины в их нынешнем значении; ответ – ничего или почти ничего, а если и думал, то это вряд ли добавит что-то внятное к нашим представлениям и о мире Смита, и о нашем собственном[21]. У умного же студента, проработавшего главный труд изучаемого философа и другие тексты, в итоге возникает ощущение, что он вполне овладел системой его аргументации и способен оценить значимость этого мыслителя для нашего времени, отчасти благодаря пониманию сильных и слабых сторон его доводов, проверенных применительно к современной проблематике.

Интеллектуальный историк может соблазниться этим подходом, но один из тезисов нашей книги состоит в том, что подобная деятельность не является интеллектуальной историей. В качестве иллюстрации можно сослаться на автобиографическую книгу Джона Барроу «Подвижные воспоминания» («Memories Migrating», 2009), где он описывает свое посещение Отдела истории идей при Австралийском национальном университете в Канберре, которым в 1980-х гг. руководил марксист Юджин Каменка. Барроу ожидал встретить там круг единомышленников, но был потрясен, столкнувшись с пренебрежительным отношением Каменки к работе самого Барроу об Уолтере Баджоте. Каменка считал, что такая второстепенная фигура если и внесла, то весьма скромный вклад в интеллектуальную историю. На это Барроу возразил, что те, кого мы считаем крупными фигурами в истории философии, возможно, приобрели этот статус далеко не сразу и что те труды, которым мы придаем величайшее значение, вероятно, не ценились столь же высоко в прошлом. Короче говоря, современная мода – сама по себе продукт случайностей и нечаянностей. Это один из важнейших уроков, которые дают нам исследования в сфере интеллектуальной истории.

Можно привести множество других примеров. Так, трактат Жан-Жака Руссо «Об общественном договоре» (1762) в наши дни обычно считается одним из основополагающих текстов современной демократической мысли, поскольку именно им вдохновлялась эпоха демократических революций, кульминацией которой в 1789 г. стала Французская революция: всем известно, что французские революционеры преклонялись перед Руссо. Таким образом, мы вправе включить великую книгу Руссо в список канонических текстов современной политической теории. Без Руссо не обойдется ни один учебный курс, посвященный значимым идеям и великим философам. Однако, если изучать Руссо в контексте идей его