Стоянка поезда – двадцать минут. Роман - Юрий Мартыненко

ладно, мальчики, пора и честь знать. Пойду я до дому, до хаты.

— А где хата? — полюбопытствовал второй вахтовик, менее разговорчивый, чем дядя Лёха.

— В восьмом вагоне.

— Ну, уж вы то не покидайте наше мужское общество, чем богаты, тем и рады. Посидите с нами. О себе расскажите. Нам интересно, — зауговаривали гостью вахтовики.

— Так уж больно интересно? Сами-то откуда и куда?

— Домой возвращаемся с вахты. Золотари мы.

— Кто? Золотари? — деваха вдруг громко расхохоталась.

— Что смешного? — не поняли мужики.

— Да, у нас так называют тех, кто, пардон, — она глянула на Вилли, — уборные на улице чистят, то есть, туалеты, — деваха конкретно объяснила значение окончания фразы немцу.

— Что смешного? — не поняли мужики.

— Да, у нас так называют тех, кто, пардон, — она глянула на Вилли, — уборные на улице чистят, то есть, туалеты, — деваха конкретно объяснила значение окончания фразы немцу.

— А-а, — миролюбиво протянули почти в голос вахтовики, — ну, так для нас это не новость. Мы золото моем на прииске.

— Прилично хоть платят? — поинтересовалась деваха.

— Жёны не обидятся, — не без гордости признался Толян.

— Всё, что зарабатываем, сразу переводим по почте домой, — вдруг уточнил дядя Лёха, кинув взгляд на Толяна.

— Ждут вас женщины-то ваши?

— А как же, конечно, ждут.

— Любят, значит?

— А как же, конечно, ждут.

— Значит, теперь домой?

— Домой.

— На отдых?

— Ага.

— Надолго?

— Месяца на два.

— А потом?

— Опять на полгода.

— Спиртиком сильно не увлекайтесь, — неожиданно сказала деваха, как-то доверительно, словно проникнувшись к мужчинам-работягам, которые не бьют баклуши дома, а едут за тридевять земель заработать на хлеб. И сказано это было незнакомой девушкой незнакомым людям с какой-то потаённой чисто бабской, что ли завистью…

— Да мы по с устатку. Кирзуху желудочную, так сказать, размягчить. Вы посидите. Мы так устали без женского общества.

— Ну, хорошо, — согласилась деваха. — Ещё посидим, — она пододвинулась поближе к «гансику».

— Кстати, кстати, кстати, у меня есть тост. Давайте выпьем за священное море Байкал, потому что оно имеет прямое отношение к нашей работе.

— Почему? — удивилась деваха. С любопытством слушал и Вилли.

— А кто не знает слова из песни? — дядя Лёха затянул: — По диким степям Забайкалья, где золото моют в горах… Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах…

В купе появилась худая проводница. Укоризненно покачала головой:

— Вам тут что? Хор Пятницкого? Вы что, одни тут едете? Целый вагон для вас слушателей?

— Всё-всё-всё, мать, больше не будем, — взмолился дядя Лёха.

— Кончайте тут свой базар, а то на следующей станции милиция линейная…

— Намёк поняли, всё, закругляемся, — заверил Толян.

— И товарища-иностранца тут мне не спаивайте! Вам, девушка, не пора уже к себе возвращаться, в восьмой вагон?

— А я чего? Щас чаю попьём с ребятами. Хорошие ребята, они золото моют в горах.

— То-то и оно, видно, что с гор спустились, одичали там, теперь догоняются, — беззлобно поглядела на вахтовиков проводница. — Ладно, сколько вам чаю?

— На всех, девушка.

— То-то и оно, видно, что с гор спустились, одичали там, теперь догоняются, — беззлобно поглядела на вахтовиков проводница. — Ладно, сколько вам чаю?

— На всех, девушка.

— То мать, то девушка. Вы уже определитесь, — проводница белозубо улыбнулась, видно, растаяв душой при слове девушка.

3

Поезд резко замедлил ход, въезжая на станционные пути узловой железнодорожной станции. Здесь сменялись электровозы и локомотивные бригады. Погода пасмурная. Ночью моросил дождь. Всё неприглядно и хмуро, и даже вокзал, в хорошую погоду, приветливо глядевший на проходящие поезда, теперь тоже выглядел хмуро…

Глухо стукнула железная дверь. Полная в теле проводница, обтянутая тесной синей юбкой и такой же тесной голубой рубашкой, начала протирать тряпочкой мокрые поручни. Пассажиры потянулись на выход подышать после духоты ночного вагона свежим озоном.

Молодой немец, глубоко зевая и превозмогая страшную головную боль, вышел в тамбур последним. В воспалённом сознании смутные обрывки вчерашнего вечера. По-русски хлебосольные вахтовики Лёха и Толян, крашеная потная деваха. Губы липкие и прокуренные. Кажется, что вкус табака до сих пор ощущается. Вилли который раз вынимал носовой платок и тщательно обтирал свой рот. Вспомнились потные груди в туалете восьмого вагона. Стоп! Это уже перебор. Кажется, ничего не было. Или было? Нет, точно, не было. А что было? Были женские возмущённые голоса снаружи за запертой дверью. Потом полный провал в памяти. Пробуждение на своей смятой постели в купе. Сухое горло, шершавый язык и ужас от мысли: где видеокамера, потому что, ещё будучи в купе в гостях у вахтовиков, вредный мальчишка дёргал за ремешок и плаксиво канючил дать поиграть, пока его не увела в своё купе мама Люда… К счастью, камера лежала на сумке в рундуке постельного места…

Вилли не спешит. Здесь не Байкал, однако, по привычке, почти профессиональной, на ремешке через плечо висела камера. Взявшись за холодные поручни, он высунул вихрастую голову. Глянул вправо, влево. Напротив вагона две замызганные мокрые собачонки злобно делили брошенный людьми объедок. Снимать на камеру тут, конечно, нечего. Какая-то очередная «дыра». Так отозвался об этой станции один из русских пассажиров в соседнем купе, оставляя под подушкой свою «мыльницу». Ею он наснимал вчера много кадров о «священном море». Больше, надо понимать, никаких достопримечательностей не ожидается.

— А сколько будем стоять? — спросила одна тётка-пассажирка другую.

— Объявили, что стоянка двадцать минут.

— Ещё успеете затариться! Свежак! — счастливо улыбаясь, успокоил их высокий костлявый дядька в майке и заношенном, закатанном до колен, трико. В тапочках на босу ногу он спешил, тяжело дыша с похмелья, к своему вагону. Обеими руками почти с нежностью прижимал к себе матерчатую сумку, доверху заполненную жестяными баночками с пивом.

Ступив на кованые ступени подножки, Вилли спрыгнул на перрон. Ступил в сторону, угодив в склизкую мазутную лужицу. Откуда она здесь взялась?..

…Пожилой мужчина, примостившись на бетонном выступе у основания металлического ограждения, рассматривал немногочисленных пассажиров. Видимо, многие в поезде ещё смотрели утренние сны, да и погода не располагала. Гляди, и снова заморосит. На фанерном ящичке, который он оставлял на хранение в дежурном отделении линейной милиции, разложены овощи с огорода. Никто не подходит. Точнее, некому. Наверное, в поезде проснулись только самые страждующие пассажиры… Тянется очередь у киоска. Страну захлестнул пивной бум. После великой засухи россияне ненасытно утоляют жажду. Теперь наступила мода на диковинные для русского человека чипсы и фисташки. Варёная картошка и свежие огурцы под пиво не годятся.

Вилли медленно двигался вдоль вагона, стараясь не смотреть в сторону киоска. Там бойко шла оживлённая распродажа. Будто напоминая о себе, тянула ремешком плечо видеокамера. тяжестью увесистая камера. Надо что-нибудь снять.

Крупный план — здание вокзала с названием