Свадьба собаки на сене - Наталия Миронина

Как правило, вкусы, а следовательно, просьбы совпадали. Маруся напрягалась, но старшая в последний момент всегда уступала.

– Ты молодец. Так и надо. Она повзрослеет и все поймет, она тоже тебе будет уступать, – сказал как-то Петр Никанорович Старшенькой.

Та кивнула, соглашаясь, но отец уловил сомнение:

– Что?

– Нет, папа, она не будет уступать. У нее такой характер. Уступать всегда буду я.

Вот и сейчас, перед вечером, Старшенькая согласилась надеть белую гипюровую блузку, в которой уже когда-то ходила в школу, уступив Младшенькой короткое платье из джерси.

– Хорошо, что мы все носим почти одинаковый размер, – рассмеялась старшая, стараясь скрыть разочарование.

– Я худее тебя, – тут же вставила младшая, но потом добавила: – Но у тебя хорошая фигура.

Маруся наблюдала за повзрослевшими дочерьми и пыталась определить их характеры.

Старшая была спокойна и выдержанна – в ней не было той самой девичьей суеты, которая мешает разглядеть весь облик. Она не говорила лишнего, не кривлялась от смущения. Смущения, впрочем, вообще в ней не было никакого. Она не улыбалась без причины, но при этом смотрела на окружающих доброжелательно, и чувствовалось, что она человек позитивный. C ней хотелось заговорить – вела она себя как взрослая, была сдержанной, начитанной. «Странно, что никто особо не уделял внимания ее чтению, но она книги словно проглатывает и умеет выбрать хорошие», – Маруся всегда удивлялась выбору старшей. О манере одеваться говорить было сложно – девочки носили то, что предлагала мать. А Маруся старалась, чтобы дочери выглядели модно. Старшенькая любила наряжаться и делала это умело, не перебарщивая с деталями. Общее впечатление о старшей было приятное.

С младшей дело обстояло иначе. При очень интересной внешности – тонкие черты лица и фиалковые глаза – она вела себя крайне неуверенно. В ее походке, движении был какой-то излом. Какое-то вечное стремление посмотреть на себя со стороны, а это приводило к жеманным гримасам и нелепым жестам: долгим взглядам, многозначительности пустых фраз, живописным и оттого смешным позам.

– Не кривляйся, – однажды не выдержала Маруся, – веди себя естественно. Следи за собой. Будь проще.

Маруся это сказала и пожалела, потому что младшая, ко всему прочему, была мнительной и плаксивой.

– Вы меня не любите, вы сами виноваты, что я такая, а теперь делаете мне замечания. – Дочь дулась и плакала.

Маруся удивилась этим словам – они с Петром Никаноровичем никогда ничему подобному не учили детей. И отношения в доме были лишены мелодраматизма. Ну да, история их сватовства и женитьбы была очень романтичной, но романтика закончилась, когда появилось большое и сложное хозяйство. Маруся любила мужа, однако всегда сдерживала себя в проявлениях чувств.

Надо быть повнимательней к ней, думала мать и пыталась решить еще одну задачу. Дело в том, что младшая была крайне необязательной. Пообещать и не сделать, запланировать и забыть, начать и не закончить – это у Младшенькой считалось нормой.

– Послушай, зачем ты это говорила тогда? Зачем ты выступила с этим предложением в школе? – Маруся пришла со школьного собрания, где ей попеняли на то, что дочь сорвала субботник, ею же инициированный.

– Мама, ну, подумаешь! У меня тогда контрольные пошли, и музыка, – без всякого чувства вины отвечала дочь.

– Ты даже не понимаешь, что это не только не красиво, это еще и смешно. Нельзя быть человеком, о котором говорят, что он умеет только болтать! – Марусе было бы даже легче, если бы пожаловались на плохую успеваемость дочери.

– Поговори с ней, – попросила она мужа, – ей же придется учиться в институте и работать. А на работе такое не потерпят.

– Поговорю, – пообещал Петр Никанорович и не поговорил. Он не забыл, он почувствовал, что младшая дочь и так все время чувствует себя виноватой. Он давно заметил, что дочь находится в «ножницах» – между амбициями и результатами своих поступков. Она хочет быть лучше. Однако у нее не получается. И чувство вины от этих, как ей кажется, больших неудач составляет основу ее переживаний.

– Погоди, не дави на нее. «Выпрямится», сейчас такой возраст! – успокаивал Петр Никанорович жену. Маруся не давила, только пыталась слегка «подправить» характер.

В актовом зале царил тот беспорядок, который обычно предваряет любую вечеринку. В углу была свалена верхняя одежда, выстроилась зимняя обувь – девочки уже переодели туфли и теперь двигались по паркету преувеличенно осторожно, стараясь обратить на себя внимание тех ребят, которые пришли раньше положенного времени. Впрочем, это старание было формальным – отношением этих ребят обычно пренебрегали. Ждали других, которые запросто опаздывали и вели себя немного пренебрежительно.

На сцене актового зала валялся старый плакат – поздравление с Новым годом – и остатки мишуры. Вместо них к заднику прикрепили большой транспарант, на котором было написано: «Слава будущим воинам». Плотные шторы украсили воздушными шариками. Отдельно, в стороне, поставили парту с магнитофоном и проигрывателем, рядом положили пластинки.

– Девочки, а куда делся Снегирев? Обещал раньше прийти, уже почти шесть, а его нет, – раздался голос старосты Любарской.

– Зачем он тебе? – прокричал кто-то.

– Как? Он за музыку отвечает, – ответила староста, и все стали громко звать Снегирева, словно он мог прятаться за спинками кресел. В зале стало шумно – девочек веселил любой пустяк. И смех у них сегодня был необычный, словно отсутствие школьной формы сделало его беззаботным и звонким. Девочки готовили бутерброды, нарезали торты, раскладывали печенье. Каждая хотела показать себя хозяйкой.

Сестры поднялись в зал, когда там вовсю кипела работа – девочки заканчивали расставлять на столах чашки и раскладывать открытки.

– Пошли поможем. – Старшенькая подтолкнула младшую.

Но та от работы увильнула и направилась к большим зеркалам, там она и провела все время, пока в зале не появились ребята. Мальчики входили группками, смущенно улыбаясь, хотя давно узнали все секреты – и про концерт, подготовленный девочками, и про подарки, и про угощение. Самые бойкие пронесли в зал бутылки с недорогим вином – на самом вечере пить никто бы не осмелился, но потом, когда большая часть учеников разойдется, можно будет где-нибудь собраться и тогда…

Почти последним в зал вошел высокий светловолосый парень. Он поприветствовал всех, помахав рукой, и девочки, увидев его, как по команде, бросились поправлять прически и наряды. Ничего не предприняла только Старшенькая, которая спокойно продолжала возиться у столов.

– Лукин, опаздываешь! – Кто-то окликнул вновь прибывшего, но Лукин не ответил, он смотрел на дверь. Мимо него проносились озабоченные девочки, что-то спрашивали, но Лукин был рассеян и отвечал с неохотой. Только когда в зал вошел модно одетый парень, на лице Лукина отразилось некоторое напряжение. Словно он не ждал человека, а хотел убедиться в том, что тот не придет. И теперь прикидывал, как себя вести.