Дом у кладбища - Джозеф Шеридан Ле Фаню

Процесс познания у апостола тройственен: те двое, что «лицем к лицу», и посредник между ними. Свихнувшийся рационализм XIX века то проходит зеркало насквозь — и Алиса выходит в «мир наоборот», — то сосредотачивает взгляд «в зеркале», на поверхности, ничего уже, кроме самого зеркала, не ища. Но почему же так неизбежно сводятся все отношения к безысходной двоичности: или граница отменяется, проваливается, или исчезает другое Лицо и остается одно лишь зеркало? А ведь в нашем мире пара неустойчива, шатка, и очень скоро человек перед зеркалом останется наедине с собой — отнюдь не тем собой, который «лицем к лицу», то есть образ Божий, а наедине с «внутренним зрением», заглянувшим куда не след.

Что уж там видел Ле Фаню, склоняясь над зеркалом отуманенным, над трещиноватым стеклом из разнородных осколков? Могучий писательский инстинкт подсказал собрать именно разнородные осколки, не оставлять персонажей и читателей наедине ни с «внутренним зрением», как в первых трех рассказах, ни с человеческим коварством и «промежуточными формами существования», как в двух больших новеллах, завершающих сборник. Жанровые несовпадения, перепады интонации, сюжетная пестрота: «Зеленый чай» составлен из писем доктора Гесселиуса, который в данном случае является непосредственным участником событий в качестве лечащего (и потерпевшего неудачу) врача; два схожих случая представлены отчетами очевидцев, наблюдавших за происходящим со стороны; новеллы поданы от первого лица. Сложная литературная игра, от которой в любой момент можно отказаться: целая цепочка «посредников» — от свидетеля к его знакомому, от того к доктору Гесселиусу и к секретарю — выстраивается для более-менее «естественных» событий, оговаривается необходимость переводить письма с французского и немецкого, сообщается об утрате более полной рукописи, приводится часть научного комментария и так далее, зато новелла о вампире, единственная целиком и полностью «сверхъестественная», выкладывается «по зрелом размышлении» безо всяких вступлений, «исключительно ради развлечения публики». Деликатно, мягко напоминает нам автор об истинном предназначении своих книг — развлекать, а не раскрывать тайны.

Литературная игра составляла его жизнь. Автор охотно поворачивается к нам всеми гранями своего таланта: вот вам история про вампиров; а вот историческое приключение; а вот следующий по пятам дух мести; а не хотите ли прозаическое объяснение «внутреннего ока» — чаю зеленого надо пить поменьше. Формально эти осколки скрепляются обширными интересами и познаниями «собирателя» Гесселиуса, на самом же деле Ле Фаню возвращается к самым важным для него сюжетам, и это его личность скрепляет весь сборник — свою, а не Гесселиуса, многоликость и единство творческой памяти показывает он нам напоследок.

Специально для сборника написана «Комната в гостинице „Летящий дракон“» — приключенческий роман в миниатюре, напоминание о том вальтер-скоттовском жанре, от которого с сожалением пришлось отказаться. «Кармилла», незадолго до того опубликованная в другом сборнике и осознанно перенесенная в итоговый, — красавица-вампир, вампир женского пола, образ, на который он имел приоритет благодаря написанному четвертью века ранее «Спалатто». Ле Фаню хорошо понимал, что создал, как теперь бы сказали, «бренд».

Он основательно переделывает «Происшествие на улице Онжье» и получает «Судью Харботтла», многими реалиями и намеками связанного с «Домом у кладбища», одновременно с которым был написан тот ранний вариант. А рассказ «Watcher» («Наблюдатель») практически не меняется, если не считать заголовка — «The Familiar».

Familiar — член «фамилии», то есть близкий друг, родственник, частый посетитель. А еще — животное-талисман, ангел-хранитель в образе домашнего животного. Хорошее такое многослойное название. Зловещая ирония — губительный оборотень вместо животного-покровителя. Намек на «скрытый позор»: преследователь связан с жертвой непризнанными родственными узами. Но и «частый посетитель», «завсегдатай» — не чуждый — по крайней мере для автора — смысл. Без маскировки, без подстановки реалий и ненужных объяснений он вставил в сборник 1872 года рассказ 1851-го — рассказ тех счастливых времен, когда так легко казалось бродить по улицам города и сочинять. Этот рассказ переслал Гесселиусу ирландский священник — с другой фамилией, но тот же отец Парселл. После десятилетия «реалистических романов» о современной жизни в английском пейзаже Ле Фаню облетает те страны, куда влечет его свободная фантазия, — Франция, коварство и любовь! таинственная Штирия, приют вампиров! (удивительно ли, что герои-рассказчики новелл так молоды и легковерны?), — и возвращается в родной город. В тот Дублин, который он любил более всего, — в Дублин до его рождения, город-призрак, очертания которого Ле Фаню прозревал сквозь современные стены.

«Он достиг уже той безлюдной улицы, где над фундаментами едва возвышались незаконченные стены будущих домов».

Это было прощание. Он исписывал блокнот за блокнотом, почти не вставая с постели, как вспоминает его сын, галлонами поглощая тот самый вредоносный зеленый чай. Он знал, что настала пора уходить, и роман, законченный в том же году, озаглавил «Желая смерти». Расставался без горечи. Собирая прощальный свой сборник, в последний раз, украдкой, «князь-невидимка» тенью скользнул по улицам Дублина.

Л. СУММ

С вашего позволения, нижеследующие главы мы посвятим описанию событий, происходивших в Чейплизоде{2} лет сто назад. За сотню лет, что и говорить, немало утекло воды, ныне и мода другая, и обороты речи приняты иные, чем прежде. Табака в наши дни не нюхают, волос не пудрят, саки{3} и пасьянсы канули в Лету — и все же мужчины и женщины каковы теперь, таковыми были и век назад — это вам подтвердит (если пожелает) любой человек в почтенных летах, вроде вашего покорного слуги, которому довелось в свое время наблюдать арьергард старой гвардии, спешивший вдогонку остальному войску{4}, а также и вести с ним беседы.

В те дни старый Дублин мог по справедливости гордиться приветливым, ласкающим взгляд обликом своих предместий; Чейплизод же превосходил красотой едва ли не все прочие. Берега и долина Лиффи были покрыты садами и могучим старым лесом; лишь кое-где выстроившиеся по-военному в рад тополя вносили в эту живую, красочную картину немного порядка. Главная улица, с ее старыми домами, островерхими крышами и цветными парадными дверьми, излучала дух веселья и гостеприимства. Сразу позади заставы, там, где дорога сворачивала к возведенному на опорах мосту, который соседствовал с мельницей, первой встречала визитеров из Дублина гостиница под вывеской «Феникс» — также старинная и также весьма располагающая на вид. В задней гостиной «Феникса» регулярно в пять часов пополудни вкушали обеденную трапезу «Олдермены Скиннерз Элли»{5} — это был истинно консервативный клуб, зародившийся еще в прошлом столетии, во времена якобитских войн{6} (он объединял в себе сапожников, или портных, или франкмасонов, или любителей музыки). Здесь, в просторной, обшитой деревянными панелями комнате, они и восседали под покровительственным взором «великого и доброго короля Вильгельма»{7}, красовавшегося — при мантии, Ордене Подвязки{8}, парике и скипетре — над каминной полкой. В большом окне-фонаре, расположенном напротив камина, виднелся мирный и радостный пейзаж: река, нарциссы, пышная листва. В восхитительные летние вечера в гостиной неумолчно звучали шутки, задушевные разговоры, песни и мудрые речения. Увы! Давно уже ничего не осталось ни от гостиницы, ни от ее посетителей — все развеялось словно дым — тень дыма — пригрезившаяся тень дыма.