Серебрянка, или Напевы морской раковины - Элинор Фарджон

– Всё? – разочарованно протянула Полл. Ей, как всегда, показалось мало, и она отчаянно искала, о чём бы спросить Чарли. – А Лунная дама была красивая?

– Краше вечерней звезды.

– А человек? Тот, что упал. Какой он был?

– Не помню.

– Да… – вздохнула Полл и задумалась над новым вопросом. – А кто этот мерзкий, гадкий, противный разбойник?

– Какая-то нечисть из Ведьмина леса.

– Он хотел съесть Серебристую серпоклювку?

– Да уж, не пожалел бы.

– Ужасный какой! – сказала Полл и как бы невзначай спросила: – А что там, в Ведьмином лесу?

Чарли нахмурился.

– Негоже тебе про них знать, – сказал он. – И обходи-ка ты Ведьмин лес стороной.

– Почему?

Чарли склонился над поломанным крылом птицы.

– Почему же? Почему? – не унималась Полл.

– Много будешь знать – скоро состаришься.

Полл сердито затопала ногами:

– Ну почему никто не отвечает на мои вопросы?!

Впрочем, топать она перестала быстро, ведь от песка, топай не топай, звука не добьёшься. Зато она обиженно надулась.

– Ну вот, теперь сердишься ты, – заметил Чарли.

– Прости… – Полл снова взглянула на птицу. – Ты полечил ей крыло?

– Сделал что мог.

– Она будет летать?

– Может, и полетит. Наперёд не скажешь, – ответил Чарли и легонько погладил серебристые перья. – За ней надо хорошо ухаживать.

– Я буду за ней ухаживать! – с готовностью воскликнула Полл. Вытряхнув из корзинки палтусов, она выстелила дно сухими водорослями и травой, что пробивалась в песке у откоса. – Я заберу её домой и стану кормить хлебом с мёдом.

– Ей больше по душе сырая рыбка, – сказал Чарли.

– Я буду приходить за рыбой каждый день! Буду беречь серпоклювку пуще глаза! Зажгу ей на ночь свечку, чтоб темноты не боялась…

– Свечка ей не нужна, – промолвил Чарли. – Ей хватает луны да звёздочек.

– Я выстелю её клетку душицей и клевером, чтоб ей слаще дышалось.

– Ароматы ей не нужны, – сказал Чарли. – Серебрянке по нраву запах солёной морской воды и прибрежного песочка. Клади в клетку водоросли. И ракушку положи. Да, самое главное! Никогда не запирай дверцу клетки, пускай будет открыта.

– Почему?

– Чтоб могла улететь, когда поправится.

– Понятно. – И, уложив Серебристую серпоклювку в корзину, Полл стала осторожно карабкаться вверх по откосу.

Пока на мельнице и на морском берегу творилось всё, описанное выше, во дворце короля Норфолка, которого – как вы уже знаете – звали Нолличек, происходили совсем иные события.

Главным недостатком короля была его натура. Точнее, натуры, поскольку натур у него имелось целых две. И чередовались они в зависимости от того, с какой ноги вставал Нолличек поутру с постели. Если с правой, то бывал он целый день весел, благодушен и полон всяческих добрых начинаний. И не важно, что осуществить их не успевал, главное – королём двигали благие порывы. Зато от Нолличека, вставшего с левой ноги, лучше было держаться подальше. Он ходил по дворцу чернее тучи, хлопал дверями, стучал каблуками, совал нос в чужие дела и устраивал скандалы из-за всякой мелочи. В дни «левой ноги» никому не удавалось угодить Нолличеку, и кончались такие дни одинаково: слуги, все, как один, заявляли, что работать здесь больше не будут, и подавали прошения об увольнении. Однако на следующее утро король совершенно преображался, и слуги, все, как один, забирали свои прошения назад. В чёрные, левоножные, дни с Нолличеком могла сладить только его очень-очень-преочень старая Нянька. Она знала короля ещё с колыбели и легко находила на него управу. Нолличек сносил её окрики и понукания покорно, точно малый ребёнок, а впрочем – не так уж он был и велик, всего-то двадцать один годочек. И он с большим удовольствием держался за Нянькину юбку.

– Беда мне с тобой, Нолличек, – говорила Нянька, вытирая королю заплаканные глаза. – А всё твоя натура двойная, проклятая.

– Но я же не виноват, раз натура такая.

– Ты-то, может, и не виноват, но нам от этого не легче, – строго отвечала Нянька. – Иди уж теперь, грехи замаливай.

– Бегу, Нянюшка, лечу! – И король Нолличек отправлялся прямиком в магазин сладостей и скупал там подчистую все ириски, а потом, вернувшись во дворец, наделял конфеткой каждого обиженного.

Вчера, в правоножный день, Нолличек успел замолить конфетами все прошлые грехи. А сегодня с самого утра по дворцу уже разносилось топанье и хлопанье.

Нянька, разбиравшая бельевой шкаф, недовольно качала головой и прицокивала языком:

– Опять Ноллик разбуянился, ох, беда, беда…

Королевская Нянька была маленькой, тщедушной старушкой, и гнев её казался поэтому ещё гневливее, а сердитость – ещё сердитее. Стоя на верхней ступеньке приставной лестницы, она развернула простыню и опять недовольно покачала головой: ветхая простыня рассыпалась в руках.

– Этак мы скоро на голых матрацах спать будем! – вздохнула старушка.

Тут дверь распахнулась, и в кладовку ворвалась главная горничная Джен с круглыми от ужаса глазами.

– Король требует постелить чистые простыни! – выпалила она.

– Мы же в прошлом месяце перестилали! – возмутилась Нянька.

– Ещё он требует две наволочки.

– Вот ещё! Одной довольно.

– А ещё банное полотенце и два маленьких – для лица и для бритья.

– Для бритья?! Мал он ещё бриться! – фыркнула Нянька.

– А ещё скатерть и салфетку, чтоб салфетка непременно совпадала со скатертью по цвету!

– Господи спаси и помилуй! Это всё? – спросила Нянька.

– Нет! – воскликнула Джен. – Ещё он требует чистый носовой платок!

Хлопанье и топанье, что доносились снизу, из королевских покоев, стали ещё слышней, и в кладовку ввалился дворецкий Джон.

– Госпожа Нянюшка! Госпожа Нянюшка! – задыхаясь, проговорил он.

– Что случилось? – сурово спросила старушка.

– Его Величество проснулись и изволили встать, – сказал дворецкий, – как лошадь на дыбы!

– Рвёт и мечет? – уточнила Нянька.

– Мечет и рвёт.