Она - Филипп Джиан

Он звонит мне и говорит:

– Анны не будет в конце недели. Мы…

Я останавливаю его:

– Робер, я сейчас нездорова.

– Да ну? Как это? Я буду здесь несколько дней.

– Я знаю, Робер. Ничего не могу поделать.

– Даже с презервативом?

– Да, мне очень жаль. Как прошла твоя поездка? Много обуви продал?

– Итальянцы нас обскакали. Даю себе год-два, мы еще повоюем.

– А на праздники ты будешь здесь? Я еще не знаю. Ничего не решила.

– Мне трудно вырваться в праздники.

– Да, я знаю, что тебе трудно вырваться в праздники, Робер, но ничего страшного. Я понимаю твою ситуацию. Ты же знаешь, я девушка без комплексов.

Я вешаю трубку.

Это просто чудо, что никто не знает про нас с ним. В одном разговоре Анна сказала мне, что выбирала мужчину заурядной внешности, чтобы душа была спокойна. Я оставила это без комментариев.

Мне бы хотелось остаться с ним друзьями, если нам придется порвать, но, честно говоря, я в это не очень верю. Я плохо его знаю, хоть и спала с ним, все равно узнала не лучше, но не думаю, что он хотел бы иметь меня исключительно в друзьях. Такое у меня впечатление. Ришар никогда не поддерживал с ним отношений, кроме самых поверхностных. «И как только ему удалось ее покорить, черт возьми?» Он задает этот вопрос регулярно – особенно когда мы возвращаемся с обеда, куда были приглашены и они и где он тщетно пытался пофлиртовать с нею. «Ах, это тайна, Ришар. Сам знаешь. Почему люди сходятся? Посмотри на нас. Полнейшая тайна, не так ли?»

Этой сцене больше двух лет. Месяц спустя мы расстались, и я наконец вздохнула. Наконец-то одна. Свободна. Свободна от мужа, чье настроение стало отвратительным, свободна от сына, о котором толком не знала, чем он занят, и так мало связана своими отношениями с Робером, что даже не торопилась положить им конец.

Какое откровение. Сегодня, со временем, я могу сказать, что одиночество – лучший на свете подарок, единственное убежище.

Нам надо было бы расстаться раньше, не тянуть. Мы выставлялись друг перед другом напоказ. Показывались друг другу в худшем свете, показывались низкими, пошлыми, одиозными, мелочными, растерянными, капризными, в зависимости от ситуации, и мы вряд ли что-то приобрели – скорее потеряли уважение к себе, по его словам, и я с ним согласна.

Уйти от кого-то требует больше мужества, чем принято думать, – если только не уподобиться этим зомби с выжженным мозгом, этим дурачкам, которых порой встречаешь. Каждое утро я просыпалась и не находила в себе мужества, и в последние дни только и делала, что ныла. Времени у нас ушло много. Три дня, три долгих дня и три долгих ночи, чтобы оторваться друг от друга, поделив мебель, фотографии, видео, документы, столовые приборы.

Конечно, были крики, кое-какой урон. Ришар воспринял это очень плохо, он считал, что я выбрала наихудший момент, чтобы бросить ему это в лицо. Это его слова. Он как раз защищал свой проект – великий проект его жизни, тоже по его словам, тот самый, что вознесет его к вершинам, особенно если Леонардо вдохновится ролью, – а я тут лезу со своими глупостями и путаюсь под ногами. И это его слова.

– Не пытайся обвинить во всем меня, Ришар. Не начинай.

В ответ он с размаху залепил мне пощечину.

Я готова была заключить его в объятия. «Спасибо, Ришар, спасибо», – сказала я ему. Едва занималась заря, когда я вышла из такси и протянула мой багаж портье. Расписалась в карточке. Меня проводили к лифту. Я улыбалась. Я смогу выспаться одна в большой кровати после трех дней борьбы. Аллилуйя. Я смахнула слезы радости. Мой телефон звонил несколько раз, но я не ответила.

Сегодня утром я совещаюсь с десятком сценаристов. Изнасилованная женщина не боится высоко закинуть ногу на ногу, чтобы компенсировать свой бледный вид. Я вдобавок очень плохо спала, это была первая ночь, когда я проснулась в ужасе – чувствуя, что на мне лежит мужчина, хотя я просто завернулась в одеяла. Я сажусь в постели с криком, и в этот самый момент загорается экран моего телефона и приходит сообщение. Мое сердце отчаянно колотится.

В сообщении сказано: «Батарея слабовата». Аппарат гаснет. Я включаю его. Луна сияет над садом, свет струится между листвой, точно заледеневшая кровь. Три часа ночи. Экран загорается. Я грызу ноготь, жду. За окном слышно уханье совы. Потом аппарат говорит мне, что сеть недоступна. Я подавляю стон, дыхание перехватывает. К чертям высокие технологии. Я вся киплю. Сколько телефонов разлетелось на мелкие кусочки по всему миру в эту самую секунду? Сколько их разбилось о каменные стены или вылетело в окно со скоростью реактивного самолета? Я встаю и выглядываю в сад. Прохладно. Я вздрагиваю. Высовываю аппарат перед собой и, о чудо, ловлю сеть. В сообщении сказано: «Будь готова, Мишель».

Я вскрикиваю от неожиданности. Сова, кажется, отвечает мне. Дрожащей рукой я набираю: «Прекратите это. Кто вы?» Жду. Ответа нет. Надо принять что-нибудь, чтобы снова уснуть.

Я вызываю слесаря. Удваиваю меры предосторожности. Он ставит на дверь моей спальни надежный сейфовый замок, потом предлагает установить на первом этаже сигнализацию, и я соглашаюсь.

Кроме Ришара, все недоумевают, какая муха меня укусила. Я говорю, мол, моя страховая компания сделала мне предложение в рамках борьбы с ростом преступности, и меняю тему.

Слесарь приходит после обеда установить свою систему, их двое, они испытывают оборудование. Не знаю, успокаивает ли меня их присутствие или, наоборот, тревожит. Я машу рукой паре, которая живет в доме напротив, – даю им знать, что я дома, и показываю этим двоим, что есть свидетели.

Я знаю, до какой степени это глупо, но ничего не могу поделать. Они уходят. Они установили светящийся пульт у входной двери. С разноцветными диодами. Есть еще экранчик, на котором видно все, что происходит за дверью.

Я вижу Ришара. Открываю.

Он осматривает мое новое оборудование и заявляет, что я правильно сделала, еще прежде чем я успеваю рассказать о втором сообщении. «Ты правильно сделала. Так лучше. С тобой все хорошо? Пришла в себя?»

Я неопределенно пожимаю плечами. Как объяснить это – в числе прочего – мужчине? Как ему объяснить, что это значит? Я машу рукой и, достав из холодильника холодную курицу, предлагаю ему разделить ее со мной.

Он начинает: «Пока нам никто не мешает, я хочу с тобой поговорить», и я вся напрягаюсь, втягивая голову в плечи. Что-то во мне кричит: «О нет, ради всего святого!», потому что я знаю, к чему мы идем, к какой пропасти движемся.

Мне знаком этот тон, которым он заговорил. Знаком этот взгляд, украдкой брошенный на меня, который он тотчас микширует своей самой широкой улыбкой. Ришар долгое время думал, что в нем живет актер – типа Де Ниро, если послушать его, – который только и ждет случая проявиться, и брал уроки целый год: я вижу перед собой результат.

Он отодвигается от стола, скрестив руки на коленях, сгибается пополам, опускает голову.