Цепь Грифона - Сергей Максимов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 92
Перейти на страницу:

Всё новые и новые листки из папки отправлялись в огонь. «Язычество в русском языке имеет ещё одно название – чертовщина. И чему, спрашивается, удивляться! В русской дореволюционной жизни верхи до последней степени заигрались в чертовщину. В искусстве и литературе царили модерн, символизм, футуризм, другие “измы”. В политике разнообразные социализмы. Что это такое, если не ренессанс язычества и не чертовщина?» – спрашивал он себя. «А что касается современных России и Германии – не должны они были воевать друг против друга. Они в гностической, партийной, составляющей скорее близкие родственники, чем враги», – казалось ему. «Но случилось то, что случилось. И теперь выиграет тот, кто хотя бы частично откажется от чертовщины гностических учений», – делал он свой вывод. «Наверное действительно, советское руководство потому и ошарашено войной, что не могло даже предположить, что Гитлер, помня об итогах Первой мировой войны, свяжется с Россией. Что он, не знал, не помнил итоги предыдущей войны, когда Россия с Германией воевали-воевали и довоевались до революций? А разжиревшая на поставках Антанта объявила потом мир. Что касается нападения Гитлера на СССР, – совсем был уверен Суровцев, – никто не отменял закона, открытого русской контрразведкой, но так и невостребованного царской властью. А он, этот закон, прост и понятен любому человеку. Политики склонны жить не по средствам. И когда они не в состоянии платить по счетам, кредиторы требуют от них военных действий в счёт погашения долгов.

Сегодня Степанов говорил о попытке обрушения финансовой системы России Петроградским советом. И Франция тут же дала займ. Из-за которого Россия оказалась в Антанте и выступила против Германии. Так было раньше, так происходит теперь и, вероятно, будет и в будущем. Правда, есть ещё и уголовные традиции, о которых забывают кредиторы. Должник может решить, что проще уничтожить давшего в долг, чем возвращать деньги», – делал он ещё один странный и горестный вывод о Гитлере, напавшем сначала на Англию. «И в этом он не такой уж сумасшедший, как утверждает Степанов», – был уже совсем убеждён Сергей Георгиевич.

Последние бумаги этого тайного и объёмного конспекта были сожжены. Отправилась в огонь пустая папка. Качественный картон долго не желал гореть. Он весь обуглился, сморщился, цвет его из тёмно-зелёного стал синим. Наконец папка сразу вспыхнула и за секунды превратилась в сизый рассыпающийся пепел. В дверь постучали. Суровцев, всегда работавший при закрытых дверях, окинул помещение взглядом. Не нашёл ничего, что не следовало бы показывать посторонним. Открыл входную дверь. На пороге стоял Трифонов.

– Разрешите, ваше превосходительство?

– Проходите, Николай.

– Мне необходимо подготовиться к радиосеансу с Москвой.

Радиодело давалось Трифонову с трудом. Если шифровал радиограммы он достаточно быстро, даже бойко, то передавал пока крайне долго и неуверенно. Поэтому приходилось тренироваться и репетировать перед каждым выходом в эфир. Чтобы потом, когда будет дорога каждая секунда, повторить радиограмму без единого сбоя.

– Присаживайтесь. Записывайте, – приготовился диктовать текст радиограммы Суровцев.

– Я готов, – присев за один из столов, доложил офицер.

– Возвращаюсь один. С багажом. Способ прежний. Жду координаты. Грифон, – отрывисто продиктовал разведчик.

– Таким образом, я остаюсь в Финляндии? – подняв глаза, спросил офицер.

– Думаю, что вам на вашем веку ещё хватит путешествий, – неопределённо ответил генерал.

Уже давно ушёл радист. Суровцев отложил в сторону случайно попавшийся ему на глаза сборник новых немецких военных маршей. «Надо будет вечером проиграть, – подумал он. – Под какую музыку, интересно, теперь марширует немецкая армия?» Сидел за письменным столом и думал о своём непростом нынешнем положении. Откинувшись на удобном стуле с подлокотниками, неотрывно глядел на никелированный поднос, на котором во время работы сжигал мелкие пометки и выписки из книг и документов. Рука потянулась к стопке чистой бумаги. Открыл крышку чернильницы на письменном приборе. Взял в левую руку перьевую ручку. Макая перо в чернила, медленно записал собственное четверостишие, только что пришедшее на ум:

Мечты взлетали высоко…

Был добрым и беззлобным малым…

Как было на душе легко,

когда я не был генералом…

Рука опять и опять тянулась к бумаге. Забытое, смутное и бесформенное чувство возникло в душе и вызвало никем до конца не понятую реакцию в сознании. И вот неспешный поток этого сознания стал вести пером, и на бумагу сразу, без единой помарки, легли новые стихотворные строки:

Имея добродушный нрав,

смотрел восторженно на небо.

И поражала зелень трав,

когда я генералом не был.

«Пожалуй, что и хорошо», – подумалось ему. «И насколько хорошо, настолько никому не интересно, кроме меня самого», – продолжил он собственную мысль. Но отказать в себе в удовольствии отдохнуть от надоевших забот он не мог и продолжил оказавшееся приятным занятие – играть словами. Скомкал ещё один лист с написанными четверостишиями и бросил их на поднос. Встал из-за стола. Хотел продолжить уборку в кабинете. Но понял, что всё, что нужно было убрать, уже убрано или возвращено на прежние места.

Снова оказался за письменным столом. Взял новый чистый лист. Записал и недовольно смял написанное. Опять бросил на поднос. Потом ещё достаточно долго писал. Опять сминал и бросал. «Ну вот, кажется, и отдохнул», – подумал он. Поджёг смятые комки бумаги, до этого только что переставшие быть просто бумагой.

На подносе сгорали стихи. Вместе с небольшим пламенем они точно переходили в другое, неведомое людским чувствам и разуму, пространственное и временное измерение. Они запомнились. Запомнились машинально, без малейших к тому усилий. Стихи просто помогли что-то понять и потому должны быть уничтожены. Как до этого после работы с книгами и документами уничтожались его заметки для памяти. Сгорали строки, которые никогда и никому не будет суждено прочитать:

Перед прицелом паучка

в росе блестела паутинка,

и в синем небе облачка

просились точно на картинку…

Теперь верста куда длинней…

Туманен смысл и ниже небо…

Мне не вернуть тех честных дней,

когда я генералом не был…

Снег тёплым не был и тогда,

и зной не путал я с прохладой.

Но в те прозрачные года

мне было ясно, как жить надо.

Был тот же дождь и тот же град

и кровь была такой же алой,

но дню любому был я рад,

когда я не был генералом…

Глава 2 Почти бандиты

1920 год. Апрель. Томск

В первых числах апреля 1920 года двадцатисемилетний генерал Мирк-Суровцев и капитан Соткин находились в Томске. Необходимо было уничтожить документы штаба армии генерала Пепеляева. В суматохе декабрьской эвакуации на это не хватило ни времени, ни сил. То, что красные эти документы ищут, было совершенно очевидно. Как было очевидно и то, что ищут их, руководствуясь не вопросами военной истории, а вопросами жгучей мести и скорой расправы.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 92
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?