Мальчик из Блока 66. Реальная история ребенка, пережившего Аушвиц и Бухенвальд - Лимор Регев

в Берегово вступала в те или иные сионистские молодежные организации. Сначала это были скауты, затем «Ха-шомер Кадима», «Бетар», «Ха-поэль мизрахи» и «Ха-шомер ха-цаир». Члены организации разгуливали днем по улице в своей форме, гордые и счастливые.

Когда мне было около десяти лет, один из моих старших двоюродных братьев взял нас с собой, и мы каждую пятницу участвовали в мероприятиях движения. Мне это нравилось. Мы гордились своей причастностью к сионистской инициативе. Особенно мне запомнилась песня «Хатиква», эхом разносившаяся по всему залу, где проходили мероприятия. К сожалению, к тому времени, когда мы с друзьями достигли нужного возраста, чтобы присоединиться к движению, жизнь уже полностью изменилась.

Еще одним местом, которое мне нравилось посещать в детстве, был дом наших родственников в Ардо, тихом пригороде Берегово. Сестра моего отца, Фанни, жила в Ардо со своим мужем, Цви Мармельштейном. У них было четверо детей старше меня: Авраам, Моше, Рахиль и Маргит. Мама и ее сестра Хани часто ходили навестить Фанни и брали с собой Магду, Зулика, Арнольда и меня.

Во дворе у них был паб, и этим семья зарабатывала на жизнь. Позади дома они устроили что-то вроде дорожки для боулинга на траве, и мы обычно играли там с соседскими детьми.

В детстве нашим любимым временем года была зима. Мы с нетерпением ждали первой снежной метели, которая окутывала город белым. Каждый год зрелище первого снегопада будоражило нас так, как будто мы видели его впервые. Все становилось чисто-белым, и когда мы, надев теплую одежду, выходили из дома, холод нас совсем не беспокоил.

Улицы города покрывались льдом, и мы все бегали, скользя по нему в ботинках. Зимой настоящим раем для нас были немощеные улицы. В морозные выходные мы отправлялись на ближайшие замерзшие пруды и катались на специальных коньках, которые привязывали к обуви. В то время эти коньки были одним из самых ценных моих сокровищ. Ремешки обматывались вокруг обуви и скреплялись ключом.

Даже в самом городе хватало таких мест, где можно было кататься часами.

Река, протекавшая через город, тоже замерзла, и в сильные морозы мы могли кататься по ней на коньках. Звонкий детский смех был слышен издалека, и нашим родителям приходилось использовать всю свою власть, чтобы отозвать нас с катков и вернуть домой к ужину.

Годы спустя, когда война закончилась и я готовился иммигрировать в Израиль, на ферме в Судетах, где мы тогда жили, мне попался ключ от коньков, похожий на тот, что был у меня дома. Боль и глубокая печаль сжали мне сердце. Я взял ключ с собой, и он еще долго напоминал мне о счастливых днях далекого довоенного детства.

* * *

И все же, при всей моей огромной любви к зиме, я, как и любой ребенок, с нетерпением ждал летних каникул. Наш город располагался на равнине, и нашим основным средством передвижения – как для детей, так и для взрослых – был велосипед. Мои родители предпочитали ходить пешком, но мы с друзьями любили кататься на велосипедах. Летом и на каникулах велосипед помогал быстро добираться до любой точки города и встретиться с друзьями.

Каждое лето я проводил большую часть каникул со своими бабушкой и дедушкой и родителями матери, бабушкой и дедушкой Блубштейнами, которые жили в Добрженице. На поезде это было не очень далеко, и моя мама каждый год ездила навестить своих родителей примерно на неделю во время летних каникул. Я ездил с ней и оставался в доме бабушки и дедушки в деревне еще на несколько недель.

Дедушка и бабушка Блубштейны жили на маленькой ферме недалеко от деревенской железнодорожной станции, и мне нравилось гостить у них. По двору фермы свободно разгуливали домашние животные, куры и коровы, и в тишине деревенской жизни было что-то чарующее. Арнольд был еще слишком мал, чтобы находиться вдали от дома, и все внимание бабушки и дедушки доставалось мне, как и угощения, которыми они меня осыпали. Особенно мне нравились большие буханки свежего хлеба, который пекли в деревенских семьях. У хлеба был слегка кисловатый вкус, как у того хлеба на закваске, который мы едим сегодня.

Младшая сестра матери, Ирен, жила в деревне вместе с бабушкой и дедушкой. Она была моей тетей, но лишь на три или четыре года старше меня. Мы с Ирен отлично проводили время вместе, резвясь и играя возле фермы, окруженной полями и лесами. Мы подолгу бродили в поисках малины и земляники и объедались ягодами так, что болели животы.

В нескольких минутах ходьбы за железнодорожным вокзалом начинался сосновый лес. Тропинка вела через него к высокому плато с чистыми, холодными ключами. Каждый день мы ходили туда за родниковой водой для дома.

За домом был огород, а за ним протекал ручей, рукав реки Хонг. В жаркие летние дни мы с Ирен с удовольствием купались в ней. Вода была ледяной, но хорошо освежала и бодрила, и мы отлично проводили время.

Один из соседей дедушки и бабушки, господин Юткович, владел мясной лавкой, а рядом с домом у него был большой фруктовый сад. Большую часть времени Юткович проводил в магазине, а мы с Ирен, пользуясь его разрешением, с удовольствием бродили по двору и саду.

Мне особенно нравился сезон сбора яблок, когда ветви деревьев гнулись под тяжестью плодов. Мы брали длинную палку, вбивали в конец ее гвоздь и срывали сочные плоды. Я до сих пор помню чудесный вкус тех сладких яблок.

Все соседи моих бабушки и дедушки тоже были евреи. Занимались они в основном выращиванием и продажей овощей и фруктов. На просторном поле поблизости люди косили траву и заготавливали сено на зиму, чтобы прокормить домашний скот. Запах того сена, совершенно особенный, тоже запомнился мне на всю жизнь.

Годы спустя, уже взрослым, совершая поездки по Австрии и Швейцарии, я иногда останавливался возле полей, чтобы вдохнуть запах скошенной травы и вызвать в своем воображении счастливые дни детства в Добрженице.

Мне было шесть или семь лет, когда бабушка умерла. Я хорошо помню, как мы поехали с матерью в деревню провести шиву[16]. Мама пригласила моего дедушку погостить у нас, но он предпочел остаться в деревне со своей младшей дочерью, моей тетей Ирен, потому что на ферме остались животные, о которых нужно было заботиться. Ирен и помогала дедушке вести хозяйство после смерти моей бабушки. Некоторое время спустя дедушка снова женился.

Многое из того, что я пережил тогда еще ребенком как в моем городе, так и в деревне, отпечаталось в моей памяти навсегда.

К сожалению, у меня очень мало фотографий дома моих родителей и моего детства. В те дни семейная фотосъемка не была чем-то обычным и требовала значительных финансовых затрат. Большинство семей не могли позволить себе заказать профессиональное фотографирование.

Но пейзажи и выражения лиц моих родных и близких навсегда запечатлелись в моей памяти.

С тех пор как я совершил алию в Израиль, у меня ни разу не возникло желания вернуться в Берегово, пройтись по улицам моего детства и увидеть дом моих родителей. Причина нежелания в горьких и болезненных воспоминаниях, связанных с возвращением из лагерей, когда я понял, что город, который знал ребенком, исчез и никогда уже не будет прежним, таким, каким я знал его и помнил.

Многие люди, которых я знал в детстве, и многие члены моей семьи не пережили того ада. Подавляющее большинство магазинов, принадлежавших евреям, не открылись вновь, когда война закончилась. Синагоги были заброшены или разрушены, а оживленный город, в котором я рос, оказался погребен под руинами войны.

Единственное место из моего детства, в которое я был бы рад вернуться, это Добрженице – деревня, где я провел так много счастливых дней и которая не вызывает у меня болезненных воспоминаний. Возвращаясь мысленно в раннее детство, я сожалею, что тогда мы не знали, как ценить каждое мгновение, проведенное вместе, – я вдыхаю запахи, представляю виды, пытаюсь ощутить вкусы, которые никогда не вернутся. Если бы только мы прислушались к тем немногим голосам, которые пытались заставить нас увидеть надвигающуюся опасность и предупреждали, призывая бежать…

За несколько лет до войны мой дедушка Кесслер заболел. В те дни не было антибиотиков, и осложнения таких заболеваний, как пневмония, часто приводили к смерти. Дедушка Кесслер скончался дома,