(На)следственные мероприятия - Вероника Иванова

– Спасибо.

– Да не за что… Кто там у нас следующий?

Получив в свое распоряжение стеганую безрукавку и новую (относительно, разумеется) рубашку, а также брюки, даже чуть менее потертые, чем мои еще до знакомства с разделительной полосой, я направился к выходу.

Мимо меня по коридору проносились санитары с каталками, носилками, капельницами и прочей утварью, характерной для медицинских заведений. Плюс шатались больные, никоим образом не упорядочивающие общее движение, а, напротив, жутко ему мешающие.

– Я умру? – Схватила меня за рукав женщина, оккупировавшая каталку, остановившуюся рядом со мной на тот краткий миг, пока санитар искал в направлении указание точного маршрута передвижения.

– Нет, ну что вы… Конечно нет!

Взгляд то ли больных, то ли безумных глаз впился в мое лицо:

– Мои дети… Что будет с моими детьми?!

– Все будет хорошо, поверьте…

– Позаботьтесь о моих детях, прошу вас! Позаботьтесь о них… Обещаете?

Санитар рванул каталку вперед, увозя выкрикивающую что-то пациентку, а я прислонился к стене, чтобы не упасть, потому что голова наконец все-таки сделала полный оборот, а в памяти встала совсем другая женщина, лица которой я так и не смог вспомнить, но ее голос ясно звенел в ушах, хотя в тот раз… В тот раз она говорила совсем тихо, почти неслышно.

«Ты уже взрослый мальчик, Морган… Позаботься о своих сестрах и об отце. Обещаешь?..»

Я толкнул дверь и шагнул в прихожую. Или гостиную? Да какая разница!

Темно. Тихо. День подходит к концу. С ума сойти, всего один день, а столько событий… И каких событий! Кажется, сегодня мне удалось разом потерять двух дорогих людей, легко и весело. В своем обычном стиле, как водится.

И ведь я вел себя… Нельзя сказать, что безупречно, но в сложившихся обстоятельствах вполне нормально. Наверное, если бы все повторилось вновь, поступал бы так же, но этот вывод меня как раз не радует.

Так же… По-идиотски то есть. Да, видно, что на роду написано, то и будет исполняться с завидной регулярностью. Но я же правда ничего не помнил! Вернее, не хотел вспоминать. Может быть, и не вспомнил бы, если бы не авария и очередной удар по голове. Заманчиво было бы, кстати, остаться «беспамятным», хотя… Представляю, как за меня взялась бы тетушка по возвращении! Не думаю, что мне хватило бы упрямства выдержать напрашивающиеся сами собой ее «психотерапевтические методы»: я скорее сделал бы вид, что память ко мне вернулась, чем терпеть постоянное моральное насилие со стороны Барбары. Правда, в притворство она бы не поверила, а значит, лечение продолжалось бы до победного конца. Или конца пациента, что тоже очень вероятно…

И что мне делать теперь? Если я и раньше не очень-то был кому-то нужен, то с сегодняшнего дня, похоже, лишился последних родных и близких, хоть как-то заинтересованных в моем существовании. Тоскливо. Ну ничего: к одиночеству я привыкну: все это уже было. Проходил. А куда деть чувство вины? Господи, да и в чем я виноват?

Скрип двери.

Эд. Стоит и смотрит, грустная и серьезная. Что я ей скажу? Что я вообще могу сказать? Прости, милая, но твой папочка бывает и таким монстром тоже? Разве ее это успокоит или обрадует? Интересно, что она сейчас думает, глядя на меня – привидение в очередной потасканной одежде с чужого плеча, с пластырем на лбу, с перевязанной рукой и невнятным выражением лица? Полагаю, ничего хорошего. Ладно, переживу. Что мне еще остается? Броситься с балкона? Не прокатит: хоть этаж и четвертый, вряд ли этой высоты хватит, чтобы убиться насмерть. А любой другой исход только добавит мучений. И мне, и ей.

– Знаешь что…

Ну вот, сейчас услышу о себе что-то новенькое. Только бы не слишком шокирующее, хотя… Заслужил. Пусть говорит, что считает нужным.

– Родной, неродной… Хороший, плохой… Я все равно буду тебя любить. Потому что у меня больше никого нет.

Вот так просто. «Больше никого нет». И только поэтому мы остаемся друг с другом? Невелика причина, но, если другой не имеется, сгодится и эта. А потом… Посмотрим.

– Иди ко мне.

Она вздрогнула, расширила глаза, не веря тому, что слышит. Немного подумала, бросилась навстречу и едва не сбила с ног, прижавшись ко мне и обхватив руками. Крепко-крепко.

– Это снова ты? Ты вернулся?

– Да, милая. Прости, что ушел… без предупреждения.

– Это ничего! – радостно заверили меня. – Главное, чтобы возвращаться!

– Пожалуй.

Она подняла голову и спросила:

– Ты жалеешь?

– О чем?

– О том, что вернулся?

Я задумался, а потом ответил. Честно.

– Жалею.

– Ну и зря! – заявила Эд. – Потому что тебе здорово повезло!

– Это в чем же?

– Ты посмотрел на себя со стороны, вот!

– И что в этом хорошего?

– Не знаю, – качнулись рыжие кудри. – Но умные люди говорят, что это очень полезное дело – уметь видеть себя со стороны.

– Ну, раз умные люди говорят… – Я обнял ее за плечи. – Нам, дуракам, стоит прислушаться, верно?

Сукно бильярдного стола было лазоревым: неуместно яркое пятно посреди мягкого сумрака частного кабинета на задворках паршивого ресторана.

Можно понять вечную тягу высокого начальства к конспирации. Можно смириться с многоступенчатой системой паролей и отзывов. Можно, в конце концов, привыкнуть проходить не меньше полутора миль пешком по кривым переулкам Дип-Миддл-Тауна[1], старательно избегая любопытных взглядов, хотя уклонение от чужого внимания в подобном весьма ограниченном пространстве уже по сути своей являлось чем-то из разряда фокусов, которые не стыдно показывать на большой сцене перед самой взыскательной публикой… Да, можно понимать и принимать многие вещи, предписываемые полуздравым смыслом и традициями твоей службы. Но принимать дурно приготовленную еду отказывается прежде всего желудок. И, как правило, всегда оказывается совершенно прав в своей непоколебимости.

Барбара покосилась на башенку канапе, сооруженную посреди большого блюда, и сделала глоток. Лимонада. Из бутылки, которую принесла с собой: хорошо, что в последний момент сообразила заскочить в продуктовую лавочку. Вкус условно-фруктового пойла не блистал ничем, кроме избытка сахара, но другим посетителям кабинета повезло еще меньше, и теперь по крайней мере двое из присутствующих время от времени бросали на постепенно пустеющую упаковку «Хеппи Хо» жадные взгляды. Или, правильнее было бы сказать, жаждущие: вентиляция в кабинете практически отсутствовала опять же по требованиям безопасности, и пить начинало хотеться сразу по прибытии. Спустя шаг после порога.