Иван-царевич и С. Волк. Жар-птица - Светлана Багдерина

Иван ничего не ответил, лишь отвернул голову, чтобы не глядеть Волку в глаза.

— Ну, мир, вставай, — и Сергий прыжком очутился на ногах и протянул царевичу руку.

Иван подумал, и неожиданно для самого себя руку принял. Волк рывком поднял его и хлопнул по плечу.

— Не расстраивайся, царевич, супротив меня и не такие бойцы, как ты, устоять не могли. Мои учителя получше твоих, видать, были, — улыбнулся он, снимая мясо с огня. — Да и к чему это тебе? Ты — царевич, тебе надо книжки читать, править учиться, а не палицей махать, — продолжал разглагольствовать он, отрезая толстые ломти от каравая и раскладывая их на ширинке, в которую хлеб был завернут. — Да и вообще, если разобраться, какая нелегкая тебя сюда занесла, из Лукоморья-то, без дядьев, без охраны, без прислуги? Не каждый ведь день в глухом лесу царевичей встречаешь, тем более, таких… — Серый замялся, но уточнения не последовало, — как ты.

Иван на «таких, как ты» хотел обидеться, но подумал, и не стал. Волк говорил правду. Кто упустил коня? Кто заблудился в лесу? Кому два раза за пять минут приставляли нож к горлу? С кем какой-то бродяга разделался одним махом и теперь говорит так, как будто это он, Иван, мальчишка-недоросток?.. И драгоценная книга пошла на разжигание костра… Что сказал бы на это королевич Елисей!.. А предстоящее возвращение домой в объятия торжествующе-заботливой матушки — жалким, побежденным, растрепанным, без коня, без всего — «я же говорила, сыночка…»

Нет, это уже было больше, чем могло вынести разбитое сердце Ивана. И он заплакал.

Серый бросил еду, обхватил Ивана за плечи и стал заглядывать ему в лицо.

— Ты чего? Ты чего? Что с тобой? Что случилось? Что такое? — тревожно, с неподдельным участием вопрошал он, и Иван не выдержал, и в промежутках между всхлипываниями и сморканиями рассказал все. Всю свою короткую невезучую жизнь, обо всех своих мечтах и надеждах, о жар-птице, о маменьке, о братьях, и даже о королевиче Елисее и других витязях Лукоморья — все выложил, как на духу, внимательно слушавшему Волку. Закончив, Иван почувствовал, что немного успокоился, и ему стало мучительно стыдно за слезы, не приличествующие мужчине и члену царской фамилии, и за сбивчивую, но слишком откровенную исповедь не к месту перед каким-то незнакомым мальчишкой. Он почувствовал, что краснеет, и отвернулся, злясь на самого себя и на этого разбойника Волка.

— Так значит, ты даже и не знаешь, где тебе эту птичку искать, — полуутвердительно, задумчиво повторил Волк, не обращая внимания на нахохлившегося Ивана. — Ну, что ж, помогу я тебе. Утром сведу тебя к одному человечку, который если и не знает, то разузнать может. Как раз не очень далеко отсюда, за полдня доберемся. Тебе хоть будет с чего начать, а мне все равно в ту сторону идти. Так что, не горюй, Иван-царевич, лучше поешь да ложись спать, утро вечера мудренее. На-ко, откушай, — и протянул царевичу прут с кониной и кусок хлеба.

Иван, хоть и был голоден, как волк (не в обиду Серому будет сказано), от мяса решительно отказался, взял лишь хлеб, нашел в суме сыр, и молча поужинал, запивая все вином из своей же фляжки, которым Серый любезно поделился. Потом, так же ни слова не говоря, завернулся в плащ и растянулся на траве, подложив под голову седло. Он читал в книгах, что так делают все, кому приходится ночевать под открытым небом. Но, повертевшись с боку на бок и со спины на живот в течение двух часов несмотря на страшную усталость, вдруг навалившуюся на него, он пришел к выводу, что или бессовестным сочинителям надо впредь указать, чтобы они в трудах своих честно писали, что земля до неприличия жесткая, что найти хотя бы один ровный квадратный вершок на поверхности не представляется возможным и за тысячу лет, и что заснуть, поджариваясь с одной стороны и обледеневая с другой практически невозможно, или что господа сочинители сами весьма туманно представляют то, о чем они пишут. Так, размышляя об этом и о неоценимых прежде прелестях ровной кровати, бездонной перины и толстого одеяла, а так же о трагизме утраты своего бивуачного снаряжения (по-видимому, еще до того, как Волк нашел Бердыша), Иванушка в конце концов незаметно для себя уснул.

* * *

Проснулся Иван поздним утром, когда солнце было уже довольно высоко, и всю их крошечную полянку было видно во всех подробностях. Она была круглой, шагов четыре-пять в поперечнике, и со всех сторон ее обступали толстые разлапистые ели. Посредине догорал костерок. Неподалеку, рядом с двумя кучами добра, стоял Волк, оценивающе их разглядывая.

Услышав, что Иванушка пошевелился, он поднял взгляд и широко улыбнулся.

— С добрым утром, царевич, — проговорил он. — Здоров же ты поспать, однако. А я тут тем временем за нас обоих работаю, барахлишко распределяю по справедливости, чтоб никому не обидно было, да и польза нам обоим чтоб была. Что тебе в дорогу надо, то тебе, безо всяку разговору, причитается, — и он ткнул пальцем в кучку поменьше. — Ну а что в пути витязю без надобности, то уж мое будет. Я рухлядь эту опосля продам, а за твое здоровье непременно стаканчик винца доброго пропущу. Все по чести, по совести, можешь сам посмотреть, — и он небрежно ткнул уже в кучку значительно побольше.

Царевич поднялся. Вернее, сделал первую попытку подняться. О том, что после ночевки на голой земле разогнуться в течение первых десяти-пятнадцати минут практически невозможно, ни в одной книге написано также не было.

— Послушай, Волк, да ведь это же грабеж среди бела дня! — выпалил он, растирая и разминая затекшие члены, сидя на траве. Говорить такое Волку, памятуя о приключениях прошлой ночью, ему было, прямо скажем, страшновато, но все поколения витязей Лукоморья во главе с королевичем Елисеем возопили об отмщении при виде творящегося произвола, и Иван просто обязан был возразить. — Какое ты вообще имеешь право рыться в моих вещах?! Я запрещаю тебе это! Немедленно сложи все так, как было, и я тебя еще могу простить, — закончил царевич также убедительно, но в глубине души уже слегка сожалея о собственной смелости.

Реальное положение вещей было таково, что это он находился здесь на милости Серого, а не на оборот. И победить в открытом бою разбойника он не мог, и он очень сильно сомневался, что смог бы его перехитрить.

Было видно, что Волк это тоже прекрасно понимал, и что нахальство Ивана он оценил. И одобрил. Ибо он улыбнулся еще шире и сделал шаг по направлению к царевичу.

— Ну сам посуди, Иван-царевич, ну зачем тебе в долгом и опасном пути серебряный прибор из семнадцати предметов? Чашки, ложки и кубка вполне достаточно на все случаи жизни. А пятитомник Геопода? За него дадут хорошую цену, а тебе за глаза хватит «Витязей Лукоморья». А куда тебе пять кафтанов, десять рубах, три пары сапог (тут Иван обратил внимание, что одна из них уже уютно пристроилась на ногах Серого), четверо портков, три рушника, две кольчуги… Ты ведь пешком пойдешь, тебе все это на себе тащить придется, а кольчуга, щит, меч, шелом — они ведь тоже чего-то весят! И продукты. Кстати, все, кроме одного каравая и одной головки сыра я тебе оставил. Ну, теперь видишь, что все по справедливости было сделано? Тебе же лучше и вышло!