Янмэйская охота - Роман Суржиков

— А сколько лет здесь вы, миледи?

— Я-то?..

Дороти опешила.

— Наверное, полгода… Нет, год… Или… Миледи, почему вы спрашиваете?

— Вы прибыли минувшим декабрем. Сейчас апрель. Вы провели в лечебнице неполных четыре месяца, за которые успели утратить память, позабыть все на свете и стать послушной овцой. А я здесь восемнадцать лет. Я помню каждый месяц и каждый день. Помню, кто привез меня сюда и почему, и по чьему приказу. Помню, тьма сожри, какая стояла погода первым днем, какое платье было на мне, какие слова я услышала. Память — единственное, что осталось. Не смейте думать, будто я могла что-нибудь забыть!

Дороти уставилась на нее, потрясенная обвинением, а еще больше — силою чувств в словах Карен. Это было так, будто хладный мертвец скинул крышку гроба, вскочил и зарыдал от боли.

— Простите, миледи, — выдохнула Дороти.

— Вы ничего не знаете, — с презрением бросила Карен и рухнула на постель, истощенная, измученная своею вспышкой.

Этой ночью Дороти увидела кошмар — первый за несколько недель. К счастью, на сей раз она сразу поняла, что видит сон, однако не смогла заставить себя проснуться. Огромная рука в перчатке цвета ртути обхватила ее вокруг живота, подняла над землей и сжала. Что-то зашевелилось внутри Дороти, ноги сами собою раздвинулись, чулки порвались, и из ее лона наземь выпала кукла. Стальная рука отбросила Дороти и подняла игрушку. Кукла изображала рыжую девушку в зеленом платьице. Одним щелчком пальцев рука отломала кукле голову.

Дороти проснулась в поту. Кошмар напомнил ей прежние жуткие видения: море из щупалец, человеческие торсы на колесах, трупы с пришитыми лицами. Она взмолилась беззвучно: нет, пожалуйста, не нужно этого снова! Не хочу думать, не хочу вспоминать! Я на пути исцеления, у меня все хорошо, магистр меня хвалит. Я — Дороти Слай из Маренго. Я уверена в этом!

В писчем цеху Нави жадно накинулся на нее. Дороти метала ему числа, как кости. Сегодня это выходило очень легко. Один и семь десятых миллиона. Четыреста пятьдесят пять миль. Тринадцать. Да, тринадцать. Неважно, что число общеизвестное, — сегодня оно подойдет. Двадцать два фута. Она даже знала смысл последнего числа: это самая мелкая точка фарватера некой северной реки. Если осадка судна превышает двадцать два, надо разгрузить его и пройти порожняком. Не знаю, откуда я знаю это. Не хочу знать.

Или хочу?..

За обедом Дороти подсела к Карен.

— Миледи, простите меня. Вчера я поступила недостойно, не поверив вашим словам.

— Да, миледи, — равнодушно бросила Карен, срезая верхушку яйца.

— Прошу вас: скажите, чего я не знаю.

— Вам этого не нужно, миледи.

— Я хочу знать.

Карен качнула головой:

— Нет.

— Миледи, думается, это мне следует решать, а не вам.

— Но вы не знаете, о чем просите.

Карен повернулась к ней и сделала то, чего никак нельзя было ожидать: погладила Дороти по волосам. Сухие костлявые пальцы скользнули с головы на шею, коснулись ключицы.

— Вы красивы и здоровы, миледи. Полагаю, вы проживете здесь еще десять или двадцать лет. Каждый день вы будете мучиться из-за своих воспоминаний. Я не возьму эту вину на себя.

— Десять или двадцать лет? Миледи, вы шутите! Я иду по пути исцеления, я почти достигла гармонии! Скоро вылечусь и вернусь домой!

— Да, миледи, — смиренно кивнула Карен. — Я вижу, как ваш недуг отступает.

Карен-Кейтлин взяла ложечку, чтобы вынуть желток из яйца. Она была иссиня бледна, болезненно худа, страшна как мумия. Дороти с ужасом подумала: это не человек, а труп ест яйцо, которое все равно не сможет переварить. Ест просто по привычке, поскольку при жизни так делал. До смерти это была красивая женщина, ее любили, ее целовали, носили на руках. Она одевалась в кружева, танцевала на балах, пила кофе из фарфоровых чашечек… Она умерла, ее нутро съели черви, а глаза склевали вороны. Но она все еще может говорить!

Дороти отпрянула, бросив истлевшую Карен, вернулась к живому и теплому Нави. Сказала себе: меня не касаются мысли мертвеца. Я иду путем исцеления и скоро совсем выздоровею. Что бы ни сказала Карен — это неправда, это нашептали черви, живущие в ее черепе. Ничего не хочу знать.

Кроме одного.

— Нави, скажи мне, что значит число семь?

— Это твое число.

— Да. Но ты его принял, значит, оно правильное. Ты понял его смысл. Скажи его.

Нави пожевал губы.

— Н-не знаю, Дороти. Н-не понимаю. Я забыл.

— Не верю. Что значит семь?

— Скажи мне число.

— Ответь на вопрос.

— Я же сказал: не могу, не помню, не знаю! Я же болен, у меня в голове хворь! Скажи число, ну пожалуйста!

Дороти взвесила число, как камень перед броском:

— Десять лет… и два месяца.

Нави побледнел.

— Это мое число.

— Вот видишь: все ты помнишь, воробушек. Так ответь на мой вопрос!

— Нет, пожалуйста!

Дороти знала, что делать. Еще бы: она несколько раз назвала вслух свое главное число, сила пульсировала в ее жилах.

Пока мастер Густав проверял работу переписчиков, она украла с его стола чистый лист и обломок карандаша. Ночью забралась на подоконник и под лучами лунного света столбиком записала алфавит. Рядом с каждой буквой проставила ее номер. Собрала из номеров нужную фразу и выучила наизусть. Клочок бумаги с алфавитом спрятала за манжету.

— Скажи мне… — начал утром Нави.

— Я скажу тебе число. Много чисел. Раз так любишь числа — я буду говорить на твоем языке. Двадцать пять — двадцать — шестнадцать — девять — пятнадцать…

«Ч — т — о — з — н — а — ч — и — т — с — е — м — ь»

Нави поморгал, потер собственные уши. Кажется, не сразу поверил услышанному. Потом свел брови к переносице, совершая какой-то мучительный выбор.

— Хорошо. Только не злись на меня, пожалуйста. Семнадцать — восемнадцать — один — четырнадцать…

— Давай улетим, — сказала Низа.

После ужина сидела на балконе, смотрела на скалы в розовом свете закатного солнца, слушала хармоново тревожное молчание (а молчал он о том, как не хочется, как, тьма сожри, не хочется иметь во врагах Второго из Пяти) — и вдруг сказала так, будто этими словами дается ответ на все возможные вопросы:

— Давай улетим.

Хармон подождал, не будет ли продолжения. Его не было, и Хармон запоздало хохотнул.