Хороший год, или Как я научилась принимать неудачи, отказалась от романтических комедий и перестала откладывать жизнь «на потом» - Хелен Расселл

— Девон?! Ты сказала Девон?

В этот злополучный момент экран погас, и на нем появилось сообщение: «Плохое соединение. Видео восстановится, когда связь улучшится».

— Вот черт! — разозлилась я. — Найди себе нормального провайдера!

В дверях появился Легомен в обществе веселых мужчин разного происхождения, которые по выходным предпочитают его общество, а не мое.

— Все в порядке?

В одной руке Легомен держал собачье печенье, а в другой гаечный ключ. Я не стала спрашивать, для чего.

— Мама только что сказала, что переезжает в Девон. И еще выходит замуж. А потом ее Wi-Fi сдох. Снова.

— Подожди, ты сказала выходит замуж?

— Да.

— И переезжает в Девон?

— Да.

— Девон!

— Перестанете вы все твердить про Девон?!

На случай, если вы не были на западе Британии, скажу только одно: Девон Чертовски Далеко От Того Места, куда мы с Легоменом собирались переехать. И там любят пить чай со сливками и лепешками. Да, я тоже люблю лепешки и чай со сливками, но ради этого я вряд ли решилась бы переехать. И я никак не могла избавиться от мысли, что что-то не так. Я собираюсь вернуться в Англию, чтобы быть поближе к матери, а она переезжает в чертов Девон? На край света?! Я собиралась исследовать «семью» в рамках превращения в хамелеона перемен, но мне и в голову не приходило, что на перемены может решиться кто-то еще.

— Но Девон же чертовски далеко!

— Я знаю!

— Ну хорошо, это же ее жизнь. — Легомен порой бывает раздражающе рационален.

— Это я тоже знаю. Просто для меня это шок — и все.

— Но ты же счастлива за нее, верно?

— КОНЕЧНО, Я СЧАСТЛИВА! — произнесла я громче, чем следовало. — Я в ВОСТОРГЕ!

— Ну тогда… Хорошо… — Легомен вышел из комнаты, за ним последовала его свита. — Идите играть, — сказал он им. — Маме нужно обдумать новую стратегию.

— Не надо говорить со мной терминами с твоих курсов менеджмента, — начала было я, но быстро потеряла запал и подумала, что, может быть, стоило бы немного остыть.

Собственная реакция меня удивила. Она показалась непропорционально сильной. Детской. Даже вздорной. И я не понимала почему.

Я же не подросток, которому предстоит жить с новым отчимом. Мне тридцать шесть лет, у меня есть собственная семья. Конечно, мама должна жить своей жизнью. Просто я всегда ожидала, что жизнь ее будет протекать где-то поблизости. И ничего не изменится…

Как и большинство людей, я всегда воспринимала маму как должное. Мама всегда была рядом, день за днем, как погода. Мое первое чувственное воспоминание о ней — это вихрь ароматов Laura Ashley и Issey Miyake (были 80-е годы) и длинный, витой провод телефона, по которому мама разговаривает, одновременно помешивая суп и собирая мне игрушку из деталей. Она работала с полной загрузкой, но ухитрялась каким-то образом участвовать в работе родительского комитета и побеждать в забеге мам в День спорта. Каждый год. Пока это не стало неприличным и не пошли разговоры. («Может быть, она перейдет на прыжки?») Она была матерью-одиночкой, поэтому делала все — и справлялась со всем. Я росла в атмосфере любви. Даже в период кожаных брюк в стиле карнавала в Ноттинг-Хилле она не забывала обо мне. Не пора ли ей начать жить для себя, а не для тебя, избалованная девчонка?

Психологи давно пасутся на благодатном поле отношений родителей и детей. И немало внимания уделяют неизбежному разрыву, который происходит, когда дети становятся самостоятельными. Такой разрыв может произойти в любом возрасте, хотя, честно говоря, обычно гораздо раньше тридцати шести лет. Легомен живо помнил собственный момент Редьярда Киплинга — у него он наступил в семнадцать лет.

Они всей семьей отправились в отпуск на Внешние Гебриды смотреть на тупиков (это многое говорит о воспитании и юных годах моего мужа). Его отец достал свою большую зеркальную камеру и начал фотографировать. Легомен тоже сделал несколько кадров своим потрепанным дешевым «кодаком». Дома их обработали, и фотографии получились хорошие. Отец сказал, что хочет выставить снимки тупиков на ежегодном конкурсе фотографий животных (дело происходило в Северном Йоркшире в 90-е годы — тогда этим очень увлекались), и Легомен тоже решил участвовать. И победил!

— Отец страшно разозлился. Но с того момента он стал относиться ко мне иначе. Я начал врастать в собственную раковину…

— Не «вышел из своей раковины»?

— Нет, именно врос. Как краб-отшельник. С этого момента отец стал спрашивать у меня совета, начал относиться ко мне серьезно — даже позволил выбрать сыр на Рождество!

В Спарте переход во взрослую жизнь у мальчиков знаменовался убийством илотов. В семье мужа ему позволили купить сыр на Рождество. После победы с тупиками он стал мужчиной, самостоятельным взрослым человеком, способным проложить свой путь в жизни.

— Я многое узнал о семейной жизни от этих тупиков, — задумчиво произнес муж, а я изо всех сил сдерживалась, чтобы не расхохотаться.

«Посмотрим, кто будет смеяться теперь», — подумала я.

Я не могла избавиться от мысли, что все это происходит слишком поздно. Хотя я стала жить самостоятельно в восемнадцать и за последние несколько лет сменила много разных мест, но во многом оставалась такой же, как мама. И чем старше я становилась, тем сильнее было наше сходство. Прежде чем мы выходим из дома, я всегда уточняю, все ли сходили в туалет и не забыли ли перчатки. Даже летом. Вот только вчера подруга продемонстрировала мне легинсы из искусственной кожи, и я услышала собственное ворчание: «Верный рецепт для молочницы…»

Мамин отец умер, когда ей было шесть лет. Мой оставил нас, когда мне было три. Ни мама, ни я не росли в обществе этих загадочных существ. Мы даже не представляли, как должны вести себя «отцы». Легомен вечно напоминает мне, что я вовсе не должна «все это делать».

— Это делала мама, — постоянно отвечаю я.

— Но у тебя же есть я! А мне что делать?

— А… да…

У меня серьезные «проблемы» с контролем. Легомен часто ездит в командировки, и я остаюсь дома одна. А потом он возвращается, ожидая получить свой кусок родительского пирога, и мне приходится заново учиться «делиться».

Но между мамой и мной есть поколенческие различия. Я росла, рассчитывая создать не только семью, но и успешную карьеру, а у большинства моих подруг матери не работали. Моя мама, надень она красную шляпу Эдварда де Боно, призналась бы, что до сих пор не понимает, почему я не хочу проводить все время за пальчиковой живописью со своим сыном.

— Зачем заводить ребенка, если ты все равно бо́льшую часть времени тратишь на работу? — не раз слышала я от мамы вопрос, который вечно выводил меня из себя.