Страсти по Максиму. Горький. Девять дней после смерти - Павел Басинский

После смерти Андреева его огромным архивом владела его вторая жена – Анна Ильинична. Наиболее значительную часть писем Горького к Андрееву она передала сыну Валентину Леонидовичу, жившему во Франции. Затем 93 письма приобрел у Валентина Леонидовича Архив русской и восточноевропейской истории и культуры при Колумбийском университете в Нью-Йорке, 10 писем он передал старшему брату, Вадиму Леонидовичу, жившему в Швейцарии. Копии этих 103 писем получил Илья Зильберштейн, они легли в основу 72-го тома «Литературного наследства». Судьба писем Андреева к Горькому еще сложнее. Часть их Горький сжег, по-видимому, не желая, чтобы наиболее скандально откровенные письма Андреева были обнародованы. Часть – раздарил. В результате в 72-м томе «Наследства» были опубликованы 103 письма Горького и 75 писем Андреева. Но и этого достаточно, чтобы том превратился в напряженный и увлекательный психологический роман.

В этом романе Андрееву отведена женская роль, а Горькому – мужская. Андреев постоянно о чем-то вопрошает Горького, о чем-то умоляет его, что-то требует от него. Он несколько раз признается ему в любви как художнику и человеку. Горький это благосклонно принимает, но не позволяет слишком увлекаться темой своего «я», полагая, что есть темы более важные. Эта его закрытость злит Андреева. Он желает предельной откровенности. Горький от нее лукаво уклоняется. Несколько раз Андреев провоцирует ссоры, разрывы отношений, совершает глупости, ведет себя по-хулигански, как бы испытывая другую сторону: а вот это ты стерпишь? а это? а так?

Наконец Андреев «изменяет» Горькому. Вернее, их общему делу, как его понимает Горький. И тут Горький обнаруживает ревность, которой не было прежде. После большой измены он не прощает Андрееву уже и малейших прегрешений, на которые раньше смотрел сквозь пальцы. Ссора следует за ссорой, и Андреев, униженный, подавленный, рвет с Горьким. Оба страдают от этого разрыва, но в большей степени Андреев. По крайней мере, его страдания более заметны. Несколько раз они пытаются помириться, но не получается. Что-то непоправимо сломалось в их отношениях, порвался какой-то центральный нерв. Остается только вспоминать прошлое.

Волевой и позитивно мыслящий Горький нуждается в слабом и негативистски настроенном Андрееве. Почему? Потому что это позволяет ему, не изменяя своей внешней цельности, внутренне переживать андреевский раздрай как свой собственный и тем самым отдыхать от тягостной необходимости быть всегда волевым, всегда лидером. В свою очередь Андреев нуждается в Горьком и в качестве душевной опоры, и в качестве объекта для своих провокаций. Провоцировать такого же провокатора, как ты сам, неинтересно да и бессмысленно. Психологическая искра высекается, когда объект сопротивляется твоим провокациям.

Например: Горький – поклонник книги. Следовательно, Андреев должен быть ее противником.

«Читать Л. Н. не любил и, сам являясь делателем книги – творцом чуда, – относился к старым книгам недоверчиво и небрежно.

– Для тебя книга – фетиш, как для дикаря, – говорил он мне. – Это потому, что ты не протирал своих штанов на скамьях гимназии, не соприкасался науке университетской. А для меня “Илиада”, Пушкин и всё прочее замусолено слюною учителей, проституировано геморроидальными чиновниками. “Горе от ума” – скучно так же, как задачник Евтушевского. “Капитанская дочка” надоела, как барышня с Тверского бульвара. <…> Однажды я читал газетную статью о Дон Кихоте и вдруг с ужасом вижу, что Дон Кихот – знакомый мне старичок, управляющий казенной палатой, у него хронический насморк и любовница, девушка из кондитерской, он называл ее – Милли, а в действительности – на бульварах – ее звали Сонька Пузырь…»

Провокация тут очевидна. Для Горького русская и мировая литература – это незыблемая система ценностей. Да и Андреев, конечно, не верит в то, что говорит. На самом деле он видел в русской литературе ее вселенский смысл, обожал Достоевского и был как писатель зависим от него. Но его «женская» природа возмущена «мужской» любовью Горького к литературе вообще, где писатель Андреев, как единица, значит очень мало, а пожалуй, и не значит вообще ничего в отдельности от общемировой системы ценностей. Это всё равно что любить Красоту, не замечая живущей рядом красивой женщины. Уже в период разрыва отношений с Горьким в статье «“Летопись” Горького и мемуары Шаляпина» Андреев выскажет свою обиду откровенно:

«Любя литературу как нечто отвлеченно-прекрасное и безгрешное, Горький не сумел внушить своей аудитории и своим последователям любви к литераторам, – к живой, грешной, как всё живое, и всё же прекрасной литературе. Всю жизнь смотря одним глазом (хотя бы и попеременно, но никогда двумя сразу), Горький кончил тем, что установил одноглазие как догмат».

Несправедливость обвинения Андреева в отношении Горького очевидна. Никто из русских писателей не сделал столько для литераторов, сколько сделал Горький. И ни один писатель так не умел ценить «чужое», как он. Но по-человечески Андреева можно понять. Ведь совсем недавно Горький не захотел вникнуть в его проблемы, не пожелал прислушаться к его голосу. И сразу забыты горьковский искренний восторг и от «Баргамота и Гараськи», и от первой книги Андреева в «Знании», и многое другое.

Впрочем, мотив «одноглазия» Горького появится и в дневниковой записи Блока от 22 декабря 1920 года: «Гумилев и Горький. Их сходства: волевое; ненависть к Фету и Полонскому – поразному, разумеется. Как они друг друга ни не любят, у них есть общее. Оба не ведают о трагедии – о двух правдах. Оба (северо) – восточные».

Эти строки возникли год спустя после того, как Блок, по просьбе Горького, написал свои воспоминания об Андрееве. В этих воспоминаниях он выделил важную характерную черту личности Андреева – постоянное чувство хаоса в себе. Таким образом, Горький и Андреев, как видит их Блок, стоят на разных полюсах. Блок сочувственно цитирует отзыв Андрея Белого о пьесе Андреева «Жизнь Человека», которая была антитезой поэмы Горького «Человек». Белый услышал в пьесе «рыдающее отчаянье». «Это – правда, – писал Блок, распространяя творческую характеристику Белого на личность Андреева, – рыдающее отчаянье вырывалось из груди Леонида Андреева, и некоторые из нас были ему за это бесконечно благодарны».

Кто некоторые? По-видимому, писатели из круга символистов. И уж точно не волевой Горький. Ему «рыдающее отчаянье» Андреева как раз не нравилось, он всерьез переживал за разум и психику своего друга.

«Я думаю, что хорошо чувствовал Л. Андреева: точнее говоря – видел, как он ходит по той тропинке, которая повисла над обрывом в трясину безумия, над пропастью, куда заглядывая, зрение разума угасает.

Велика была сила его фантазии, но – несмотря на непрерывно и туго натянутое внимание к оскорбительной тайне смерти, он ничего не мог представить себе по ту сторону ее, ничего величественного или утешительного, – он был все-таки слишком реалист для того, чтобы вы думать утешение себе, хотя и желал его.

Это его хождение по тропе над пустотой и разъединяло нас всего более. Я пережил настроение Леонида давно уже, и, по естественной гордости человечьей, мне стало органически противно и оскорбительно мыслить о смерти».