Горький запах осени - Вера Адлова

что я родила дебила, на которого ему тягостно даже смотреть. Мне стало страшно. Он казался мне опасным безумцем, которого просто рискованно раздражать. Я даже предложила ему кофе или чай для успокоения. В ответ он назвал меня каменной бабищей — ведь такой была и моя мать. Я не плакала, не испытывала ни отвращения, ни обиды, я действительно окаменела и вызвалась помочь ему сложить вещи: пусть лучше уйдет, не то еще разбудит детей, Павел впал в истерику, вопил, что я гоню его из дому, что отрываю от детей и потому он вынужден уйти. Он даже, расщедрившись, пренебрег своими двумя костюмами и четырьмя рубашками — оставил их у нас. Когда за ним захлопнулась дверь, наступило облегчение: будто я выбралась из-под обвала в руднике, Фран, конечно, что-то слышала — она вдруг пришла в кухню в пижамке, настойчиво звала папу и безутешно плакала. Отец шарахался от «моего имбецила», а она тянулась к отцу. Что мне было делать? Умри он, все было бы проще. Как благородно и утешительно хранить светлую память об отце, каким бы он ни был. Вспомнила я фотографию моего отца — такого молодого. Лишь его тень осеняла мое детство. Но разве он виноват в этом? И все-таки, наверное, лучше живой отец, какой он ни есть, чем идеальный покойник.

В горницу проникло сияющее весеннее солнце. На металле урны, стоявшей на вязаной салфетке, на комоде, оно зажгло капризный, мне показалось, даже чуть злорадный огонек. Не иначе как слишком разгулялись нервы: смешно, может ли металл ехидничать? Наши собаки дружно затявкали — на деревенскую площадь неторопливо въезжал автобус — передвижная лавка промышленных товаров. Я затворила дверь и поспешила посмотреть, что нам предлагают. Но дело было не в любопытстве. Из репродуктора на крыше автобуса неслась музыка и тут же следом отработанная реклама о социалистической торговле, обслуживающей наших доблестных пограничников. Тот, кто накропал этот текст, обладал несомненно большим чувством юмора. Или просто был круглый дурак. Сбежалась вся деревня, вернее, все женщины и дети, какие не были в школе. Людская речь, если это не ссора, действует удивительно успокаивающе. Люди здесь по большей части не словоохотливы, не привыкли жаловаться. Если только вспомнить все, что довелось мне за мои долгие годы наслушаться в конторах и прочих местах, и не только от женщин!

Пожилой продавец был опытен, знал толк в торговле. Вмиг он сумел привлечь наш интерес, а уверившись, что торговля пойдет бойко, взялся демонстрировать элегантную аппаратуру: пылесосы, холодильники, стиральные машины, включил для нас даже цветной телевизор. Всем женщинам понравился венгерский холодильник, когда они сравнили его с нашим. Милочка Ортова, у которой на носу была свадьба, с матерью и бабушкой отбирали для приданого электротовары, а мы все помогали советами. Смотрела я на все это с удовольствием. Меня просто радовала мысль, что молодые начинают с того, чем я завершила свой жизненный путь, — с покупки холодильника. Разумеется, мой старенький рядом с этим барином гляделся совершеннейшим нищебродом. А как долго мне пришлось на него копить деньги. Как я его начищала. Теперь так обихаживают машины — от «жигуленка» и выше. Да, времена меняются. Перебравшись сюда навсегда, свое сокровище я оставила молодым в Праге. По моему представлению, это был королевский подарок. Я знала: они ждут ребенка и холодильник им еще как пригодится. Когда же я приехала посмотреть на младенца, в кухне стоял совершенно новенький холодильник, приобретенный на ссуду для молодоженов. Невестка сказала мне: «Да ведь это же был старый гроб!» — «Верно, старый был, но ведь служил». Из-за этой фразы они стали считать меня безумной скаредной старухой. «На даче бы сгодился» — «Ну и взяла бы его! — вскинулся Павел. — Кому нужна эта рухлядь!» Да, от таких сюрпризов жизнь могла бы меня оградить. В самом деле я была так требовательна, много хотела от них? Заговори я об этом, они, скорей всего, почувствовали бы себя оскорбленными, — будто я их чем-то попрекаю, чем-то, что явно входило в мои обязанности. Им в голову не пришло бы, что я просто ищу точку, где произошло короткое замыкание. На реплику Павла я не ответила. Для молодых это был, пожалуй, наибольший афронт. К ссоре они были готовы, с радостью выложили бы свои доводы. Мое молчание их огорошило. С тех пор я не была в Праге. Да, это печально, но что делать?

Милочка Ортова подписала заказ на венгерский холодильник, стиральную машину, бабушка уговорила ее купить еще миксер. Толпа советчиц разошлась. Собственно, разогнал ее бригадир, отправлявшийся на мотоцикле в поле. Все-таки пора браться за дело. Я же, не приняв к сведению уверения продавца, что в такой глуши, как наша, первейшее средство от скуки — телевизор, пошла в лес. Что я там искала? Ничего. Нашла первоцветы. На обратном пути надо будет зайти к Тарабе. Впереди у меня неприятная ночь и тягостный завтрашний день. Я рвала цветы, источавшие едва слышный аромат, и забиралась все глубже в лес. Внезапно передо мной выросла овчарка с угрожающе оскаленной пастью. Не шелохнется, не ворчит. Зову ее: Казан, Казан, ты что, не узнаешь меня? Нет, не узнает, он на службе. Я стояла спокойно, даже не пыталась уговорить Казана, раз он на службе. У меня затекли ноги, я уже боялась, что упаду, но появились молодые пограничники. Посмеялись над нами — над Казаном и надо мной. Я пообещала им целый противень пирожков, если только они отзовут собаку. А они все твердили, что Казан взяток не берет.

Эта встреча с Казаном и солдатами была для меня каким-то избавлением. В одном уголке леса, на краю полянки, я увидела подушечки фиалок.

ЭМА

(окончание свидетельства о состоянии сердца, пораженного коричневой чумой)

Карл: Боюсь — умираю от страха.

Жанна: Самое худшее уже позади… Ты очень боишься?

Карл: Наверное, очень.

Жанна: Вот и хорошо! У тебя великое преимущество перед ними. Когда переполнятся страхом они, у тебя он уже пройдет!

Жан Ануй. Жаворонок

Эма стоит перед зеркалом. Лицо напряжено. В обстановку мучительно изысканную и щемяще довоенную беспощадно вторгаются сообщения из ставки фюрера… Радио — это было желание Эмы. Непостижимая прихоть, по мнению пани мастерицы, которая, ползая на коленях, намечает длину юбки, в ту пору довольно значительную. Портниха, разумеется, известий не слушает — до того ли ей? — зато молодая женщина, которую нимало не волнует процесс изготовления легкого выходного костюма — нет ли где нежелательных складок, — с неумеренным интересом следит