Корсары Леванта - Артуро Перес-Реверте

Завершили маскарад турецкие же флаги и вымпелы, которыми, как и флагами прочих наций, мы запаслись заранее именно для такого случая — противник поступал совершенно так же, рядясь под нас, — и даже турецкое платье, в которое переодели тех, кто мог быть замечен издали. Подобные фарсы были неотъемлемой частью той опасной игры, которую вели страны и народы, обитающие на этих древних берегах, ставших не то театральными подмостками, не то шахматной доской. Но когда восемь или десять жерл крупного калибра смотрят тебе прямо в душу, а тем более — когда садят в тебя с дальней дистанции, а ты только и можешь, что, стиснув зубы, грести изо всех сил, чтобы дожить до абордажа и тут уж сквитаться за свой страх и беспомощность, то выиграть время и подобраться как можно ближе — дело первостепенной важности. Дали бы Великой Армаде в Ла-Манше сойтись с англичанами грудь в грудь, как было при Лепанто, совсем иначе вспоминали бы нынче поход в Англию.

Это я все к тому веду, что по известной подлости судьбы и жребия наряжаться турком поначалу чуть было не выпало и мне. Но я-то, слава Всевышнему, сумел отбрехаться, но вот остальным — и Гурриато-мавру среди них, благо он очень подходил к сей роли всем своим обликом — пришлось натягивать длинные архалуки, которые в этих краях называются долиманами, и шаровары, а головы покрывать фесками, тафтяными чалмами или тюрбанами и, обряженным таким манером, засиять многоцветно, что твоя радуга, и спасибо солнцу, под которым жарились мы столько дней, что и лица их смуглотой вполне могли бы сойти за турецкие. До того дошло, что один из наших расстелил свою ропилью заместо молитвенного коврика, стал на колени и принялся весьма бесстыдно взывать к Аллаху; но когда возроптали со своих банок возмущенные таким святотатством галерники-мусульмане, капитан Урдемалас выбранил шутника с большой суровостью, пригрозив, если не прекратит смущать гребную команду, ободрать его кнутом безжалостно.

— Навались, навались, дети мои! Все отдай, а улизнуть им не дай!

Когда Урдемалас обращался к каторжанам на своей галере «дети мои», это был верный признак того, что не у одного из них сегодня шкура слезет до мяса под ударами бичей. И примета подтвердилась. Следуя дьявольскому ритму, задаваемому свистками комита, хлопаньем бичей по голым плечам и звоном кандалов, галерники, дыша хрипло и натужно, как запаленные кони, снова и снова дружно вставали и рушились назад, на скамьи.

— Они уже наши! Еще навались, еще навались! Сейчас возьмем!

Вытянутая, узкая галера птицей летела над беспокойным морем. Мы держали курс прямо на остров Самос, чьи голые скалистые берега только что оставили по левому борту. Голубое сияние утра было лишь чуть-чуть пригашено не до конца рассеявшимся туманом на материке, что угадывался восточнее. Пять галер шли на всех парусах и веслах: две вырвались вперед у Самоса, две мчались навстречу им и следом за «Мулаткой», постепенно догоняя ее и пристраиваясь по обе стороны, и все туже стягивалось кольцо вокруг двух турецких парусников, которые отчаянно пытались прорваться в пока еще открытую лазейку между островом и материком либо пристать к берегу. Но даже самый зеленый новичок понимал — все козыри у нас. Ветер был недостаточно свеж, чтобы грузный и неповоротливый корабль смог набрать нужную скорость, турецкой галере же ничего не оставалось, как держаться рядом с ним, тогда как наши, отделенные от добычи почти целой милей и все еще далеко держащиеся одна от другой, буквально на глазах сокращали дистанцию. Мы пошли на сближение в тот миг, когда, почти одновременно, на вершине горы на острове Хорна показался дымок и с нашего разведывательного ботика оповестили: «Видим турок!» Устроенный нами маскарад поначалу сбил их с толку — потом мы узнали: они приняли нас за высланные с острова Метелин галеры сопровождения и двигались прежним курсом. Однако довольно скоро — по форме весел, по тому, как мы лавировали, ловя ветер, — догадались, что их провели, и корабль развернулся носом в пролив или в сторону материка, меж тем как галера, зайдя с подветренного борта, прикрывала бегство. Но поздно — дичь была уже загнана: флагманская галера мальтийцев оказалась в проливе раньше и отрезала их от побережья Самоса, «Каридад Негра» уже нацелилась тараном на турецкую галеру, а «Мулатка», за которой, по-прежнему чуть отставая, поспевали «Вирхен дель Росарио» и «Сан-Хуан Баутиста», мчалась прямо на корабль — огромный, с высоченной, как у галер, кормой трехмачтовик с прямыми парусами на грот— и фок-мачтах и с латинскими — на бизань-мачте, — при нашем появлении поставивший все марселя.

— По местам стоять, к бою! — скомандовал прапорщик Лабахос. — Сейчас пойдем!

На корме барабанщик ударил боевую тревогу, и подал сигнал, предваряющий атаку, трубач. В галерейках и на палубе началось стремительное, но осмысленное мельтешение людей — артиллерист со своими помощниками готовили пушки на куршее и камнеметы по бортам, уже заложенным для защиты от пуль скатанными одеялами, матрасами, заплечными мешками, длинными прямоугольными щитами-павезами, люди в порядке и без суеты доставали из открывшихся к этой минуте сундуков и огромных плетеных корзин оружие. От носа до кормы, оплывая по́том, выпучив от напряжения глаза, продолжали надрываться гребцы под мерный звон своих оков, к которому теперь присоединился лязг и звон стали — это мы, солдаты и отряженные для защиты и абордажа моряки, готовились к рукопашной, расхватывали шлемы, щиты, кирасы, шпаги, аркебузы, копья и укороченные пики, на треть от навершия намазанные салом, чтобы противник не мог перехватить. Задымились фитили ружей и запальники пушек, лежавшие до поры в чанах с песком. Шлюпку и вельбот спустили на воду и повели за собой на брошенном с кормы буксире. Повар погасил плиту и весь открытый огонь, какой был на корабле, юнги окатили палубу морской водой, чтоб по настилу не скользили ни босые ноги, ни подошвы альпаргат. А на корме, стоя в рубке рядом со штурманом и рулевым, заставляя нас до отказа, до последней капельки использовать преимущество, надрывался командами Урдемалас: греби, ребята, греби, право на борт, еще полборта вправо, лево руля! Греби, черти окаянные, навались, навались, трави стаксель, навались, дети мои, еще немного, они уже наши, навались, говорю, шкуру спущу с мерзавцев! — и далее такими черными страшными словами покрыл-помянул Пречистую Деву, и святое причастие, и всех апостолов, что сам Лютер не изощрился бы в этом заушательстве сильнее, ибо никто не умеет ругаться, как испанец во время шторма или в бою. И так вот сошлись наконец вплотную.

Дело вышло тяжкое. Первыми на турецкий корабль насели мы, а «Каридад Негра», оказавшаяся к острову несколько ближе нас, въехала тараном в борт галеры, так что издали были слышны трескотня аркебуз и крики Мачина де Горостьолы, ринувшегося со своими бискайцами на абордаж. Меж тем все глаза на «Мулатке» были прикованы к черным окошечкам открытых орудийных люков: у турка было по шести дальнобойных пушек на каждом борту, и он, видя, что ему не уйти, переложил штурвал на полрумба влево да и шарахнул по нам залпом, снеся с фок-мачты рею вместе с четырьмя матросами, которые как раз в эту минуту спускали ее, — и развесил по вантам их кишки и прочую требуху, являвшие собой зрелище весьма неприглядное. Еще один такой залп — и нам бы крепко не поздоровилось, ибо галеры отличаются не слишком крепким корпусом, однако Урдемалас, человек в таких делах на удивление поднаторелый, умел предчувствовать неприятельский замысел еще до начала маневра, а потому, оттолкнув замешкавшегося рулевого — и пусть спасибо скажет, что только оттолкнул, ибо в руке у капитана уже сверкнула шпага, — и самолично круто отвернул вправо, целясь в корму турку, как я уже говорил, высоченную, как у галеона, и обладавшую в наших глазах тем достоинством, что пушек на ней не было, а стало быть, позволявшую приблизиться не рискуя. Турок дал залп другим бортом, накрыв теперь «Вирхен дель Росарио», что показалось нам справедливым, ибо еще Христос велел делиться, а люди-то все, конечно, братья, но большей частью — двоюродные.