Копье Милосердия - Виталий Гладкий

Зашли московиты и на христианское кладбище. Сначала им показалось, что они попали на ярмарку. Везде стояли небольшие диванчики с подушками, продавцы кебабов вырыли ямки для удобства готовки своих яств в тени памятников, и ароматный запах печеного мяса кружил голову, длинная череда палаток образовала улицу закусочных, а на плоских надгробных камнях, изящно убранных платочками с золотой вышивкой, были разложены сладости и фрукты. В тени важно восседали мужчины, молчаливо покуривая длинные трубки, а рядом, прямо на земле, стояли чашки с кахвой. Деревянный павильон над Босфором был переполнен, и люди устраивались прямо среди акаций, которыми поросло христианское кладбище, прислоняясь спиной к надгробным памятникам.

Рыжий довел Ивашку до каких-то развалин и исчез. Озадаченный Болотников несколько раз обошел вокруг небольшой каменной хижины без окон с единственной дверью (вернее, дверным проемом; дверного полотна не было) и с прохудившейся крышей, не решаясь зайти внутрь. «Боязно… — думал он, нащупав под одеждой рукоятку ножа. — А ну как по башке шандарахнет. Ничего не видать…».

В сомнениях и колебаниях прошло немало времени. Неожиданно из черного дверного проема на свет ясный (если так можно назвать вечерние сумерки) вышел оборванец в немыслимо грязном и вонючем тряпье; отвратительный запах его рваного халата Болотников почуял даже на расстоянии — он таился в кустах напротив входа. На голове у оборванца была накручена такая же грязная, как и халат, чалма, в руках он держал увесистую суковатую палку, а через плечо на сыромятном ремешке висела объемистая, чем-то туго набитая торба, вся в заплатах.

Низко нагнувшись и бормоча под нос какие-то молитвы, в которых часто повторялось слово «иншалла»*, он просеменил мимо Ивашки, припадая на левую ногу и постукивая о каменистую землю своей толстой клюкой, и исчез за поворотом дорожки. Болотников сплюнул и тихо выругался. Он понял, кто этот оборванец. В Турской земле они назывались дервишами. Басурмане относились к этим нищим с большим уважением — точно так, как московиты к юродивым. Дервиши были или странствующими бродягами, или жили в обителях, как русские монахи.

Похоже, оборванец в чалме, продефилировавший мимо Болотникова, как раз и относился к странствующим дервишам. Они кормились с подаяний и спали, где придется. Наверное, дервиша, облюбовавшего развалины, потревожил рыжий шпион, решил Ивашка.

Не в состоянии сдержать любопытство, Болотников пригнулся и мягкой кошачьей поступью подобрался к хижине. Ему показалось, что там зажгли очаг или свечу. Осторожно заглянув в небольшой пролом, который зиял в стене, исполняя роль окошка, Ивашка увидел маленькую комнатку. Под стеной, прямо на замусоренном полу, лежал совсем худой, замызганный тюфяк с деревянным подголовком, возле примитивного ложа на плоском камне стояли щербатый кувшин и пиала. Убогое помещение освещала лучина, воткнутая в щель на стене. Комната была единственной во всей хижине и в ней не оказалось ни единой живой души.

Сознание возвращалось медленно, по кусочкам, будто оно было мозаичным панно и невидимый художник постепенно добавлял недостающие детали. Сначала Глебу бросился в глаза большой подсвечник, а в нем три толстые зажженные свечи. Затем нарисовался стол, покрытый красной скатертью, на котором стоял подсвечник, и три стула с высокими спинками, как у судей в Верховном суде. Потом появился задний план — позади стола на голой кирпичной стене висело распятие размером с кладбищенский крест.

Озадаченный Глеб с усилием поднял тяжелые, словно налитые свинцом, веки повыше, и увидел, как из тумана, в котором плавало потерявшее берег сознание, выплыл свод — такой, как в церкви. Но ни высоких стрельчатых окон в стенах, ни иконостаса в помещении он не заметил. Глеб попытался тряхнуть головой, чтобы наконец упорядочить мысли, состоявшие из мешанины фраз и слов, совершенно не относящихся к данному моменту, однако резкая боль в районе затылка заставила его охнуть, и он на мгновение прикрыл глаза.

А когда открыл, то увидел, как из мрака родились три странные фигуры в длинных балахонах с капюшонами. В полном молчании они заняли места за столом, и Глеб наконец увидел их лица; вернее, половинки лиц, нижнюю часть. Лоб, глаза и нос скрывал капюшон. Судя по впалым щекам, это были аскеты. А тяжелые квадратные подбородки у всех представителей черной троицы — балахоны пошили из темной материи — предполагали твердость характеров и немалую толику жестокости у обладателей этой физиономической особенности.

Но совсем уж удивила, озадачила и даже испугала Глеба постановочная, как ему почему-то показалось, картина с правой от него стороны. Там царил почти мрак, однако, когда троица уселась в свои кресла, свечи неожиданно загорелись ярче и помещение осветилось более основательно. В правом углу были разложены пыточные инструменты эпохи средневековой инквизиции: дыба, жаровня с клещами (угли уже тлели!) и металлическое кресло для допросов с шипами на сидении; при необходимости его можно нагревать. Обнаженного узника усаживали на кресло в такой позе, что при малейшем движении шипы вонзались в его тело.

«С ума сойти! — подумал Глеб. — Или я сплю и все это мне снится… нет, это не сон; чересчур башка болит. Наверное, я упал, сильно ударился и теперь брежу. А поскольку я все-таки историк, то и бред у меня соответствующий. Надо прийти в себя!»

Он крепко сжал зубы и покрутил головой. Снова пришла боль, но не такая сильная, как прежде, однако ему показалось, что у него заржавели шейные позвонки, потому что они начали скрипеть. Глеб попытался встать, но это ему не удалось — не держали ноги. Он сидел на сыром каменном полу, опершись спиной о стену, и холод, поднимаясь по телу снизу вверх, постепенно начал оказывать благотворное влияние на мыслительный процесс.

«Надо же… — мелькнула в голове дурацкая мыслишка, совершенно не соответствовавшая его состоянию. — Оказывается, это не анекдот, что человек иногда думает задним местом. Похоже, и у меня сейчас аналогичная ситуация».

Как бы там ни было, но на Глеба наконец снизошло прозрение. Он вспомнил и наезд на бомжа, и то, что он бросился ему на помощь, и чьи-то крадущиеся сзади шаги, на которые он не успел отреагировать. Но кто же мог предположить, что средь бела дня, на виду у многих людей, его треснут по башке и упакуют, как младенца. Однако кто эти люди? Что им нужно от него? И наконец, к чему весь этот средневековый маскарад?

Вопросы вдруг зароились в его просветлевшей голове, как комары летним вечером. Может, его похитили сатанисты, чтобы использовать в своих обрядах? Нет, вроде не похоже. У сатанистов, насколько он был осведомлен, антураж несколько иной…

Додумать Глебу не дали. Из темноты появились еще два дюжих мужика в балахонах, взяли Глеба под микитки и усадили на жесткий неудобный табурет перед столом, за которым сидел «трибунал», как мысленно окрестил Тихомиров-младший черную троицу. После этого один из них остался стоять за спиной Глеба, а другой начал раздувать угли в жаровне, отчего правый угол приобрел зловещую багровую окраску.

«Будут пытать», — понял Глеб, и похолодел. «За что?! Почему?!» — вскричала его испуганная душа, но сам он предусмотрительно промолчал. Нужно узнать, чего эти странные — если не сказать больше — люди хотят от него. А там видно будет. По крайней мере, Глеб точно знал, что никакими тайными сведениями на данный момент он не обладает, и это его успокаивало.