Забытые союзники во Второй мировой войне - Сергей Брилев

Естественно, друг от друга россияне и британцы часто бывали (и бывают, и будут) вовсе не в восторге. В конце концов, суровую логику геополитики никуда не денешь. Нельзя отрицать и того факта, что русское национальное сознание до сих пор травмировано редчайшим для России поражением, которое, прежде всего, именно Британия нанесла нам в Крыму. Примечательно, что победа в той войне над самой-то Россией (!) является одним из немногих эпизодов викторианской эпохи, который до сих пор крепко сидит и в сознании англичан. Достаточно сказать, что в Лондоне существует и процветает паб «Падение Севастополя», и кого ни спросишь, все знают, почему он так именуется. Естественно, над Москвой и Лондоном ещё долго будет носиться призрак Александра Литвиненко.

И всё-таки я почему-то верю, что судьба ещё сведёт Россию и Британию по одну сторону баррикад. Две наших великих нации, зная себе цену и, на самом деле, друг в друге нуждаясь, того заслуживают. Собственно, не раз и не два так уже и было: вспомним Наполеоновские войны, Первую и Вторую мировые.

Но ещё лучше — те примеры, где Россия и Британия сразу договаривались между собой даже и без наличия общего врага. Одним из таких примеров было англо-русское взаимодействие в том самом Уругвае.

Туда теперь и вернемся. Продолжу рассказ о тех, кого я назвал иммигрантами-исключениями.

Руссiкiе

Славянского, а не английского консула из местных Ионину в Монтевидео взять было ещё и неоткуда. Ионин в свою бытность в Уругвае из славян видел там только портовых грузчиков из Далмации. Природные же русские приехали в Уругвай на ПМЖ несколько позже — уже в XX веке.

Но, как и переселенцы из Британии, и русские иммигранты никакие «домашние заготовки» на своей новой Родине в плане её внутреннего устройства осуществлять не собирались.

Во-первых, среди русских переселенцев были казаки. Они привезли с собой рецепт по изготовлению ставшей мгновенно популярной в Уругвае горчицы «Эль Косако». Но никаких, например, большевистских рецептов у них, проигравших Гражданскую войну как раз коммунистам, не было.

Во-вторых, не увлекались левыми идеями и те переселенцы из России, кто ещё до революции основал в Уругвае религиозную коммуну Сан-Хавьер.

— Выпил рюмку, выпил две, зашумело в голове, — только и мог вспомнить из всего языка предков встреченный мной в тамошнем баре «Подставка» Пабло Кастернов, которого при этом в городе считали знатоком всего русского. Но точно не марксистского: ведь родители Кастернова (и большинства других жителей Сан-Хавьера) были членами секты «Новый Израиль». А это — ближе не к коммунистам, а к молоканам[84].

Как бы то ни было, именно славянская община сыграла значительную роль в том, чтобы убедить правительство своей новой Родины установить дипотношения с СССР, о чём мы поговорим ещё отдельно. Но началось всё действительно с того, что жители Сан-Хавьера собрали 40 тысяч песо в помощь РККА.

И, тем не менее, и в Уругвае набирало обороты левое движение. И если последняя жертва военной диктатуры, уроженец русского Сан-Хавьера Владимир Рослик, стал членом КПУ, будучи уругвайцем уже во втором поколении, то на пике иммиграционной волны ситуация складывалась иначе.

Левый марш

Не последнюю роль в распространении в Уругвае марксизма сыграли не славяне, а такие выходцы из Российской империи, как евреи. По каким-то уж причинам в Монтевидео в большинстве в какой-то момент оказались не сионисты, а евреи-поклонники Бунда: те, кто предпочитал оттачивать не иврит, а идиш, и поддерживали не палестинский проект, а биробиджанский. Кстати, как следствие, одни из первых переселенцев в советскую Еврейскую автономную область приехали именно из Уругвая.

Много евреев было и в числе первых членов уругвайской Социалистической партии (из которой потом вылупится КПУ, компартия).

Впрочем, левым маршем часто оборачивался и «прогрессизм» традиционных для Уругвая креольских партий. Например, я уже писал, как лидер партии «Колорадо» и, по сути, отец-основатель современного Уругвая дон Хосе Батжже-и-Ордоньес, с одной стороны, под впечатлением от революционных событий в России, отказался от партийных знамён красного цвета. Но, с другой стороны, не он ли сам заигрался в официальный атеизм?

Отделив церковь от государства (да и ладно бы с ним), он продолжил бороться с религией вообще. И хотя сильнейшая гроза и магнитная буря символично сорвали его первое атеистическое радиообращение к нации, дело было сделано.

Мир переживал тогда странный этап. У иных жителей республики могло возникнуть (и возникло) опасное ощущение, что можно всё. Вскоре в стране возникнет и КПУ, или иначе

«Уругвайская секция Коммунистического Интернационала». Про главное внешнеполитическое требование таких «секций» к своим национальным правительствам мы помним: установить дипотношения с СССР.

Советско-уругвайский «футбол»

Компромиссом уругвайских властей со всё набиравшими силы радикальными уругвайскими левыми стало заявление официального Монтевидео о желании установить дипломатические отношения с большевиками уже в 1926 году.

Правда, стоит заметить, что на тот период пришлась небывалая активизация уругвайской дипломатии не только на советском направлении, а по всему миру вообще: как следствие феноменальных успехов уругвайской сборной по футболу.

Дело в том, что в 1924 и 1928 годах «чарруа» выиграли футбольные турниры двух подряд Олимпийских игр, что тогда соответствовало званию чемпионов мира и выводило какой-то южноамериканский Уругвай на первый план[85]. Это позволило Монтевидео по-новому позиционировать себя и на международной политической арене. Возможно, поэтому реакция Москвы на предложение Монтевидео оказалась довольно сдержанной: в НКИД могли подумать, что Уругвай признаёт СССР «за компанию». Судя по всему, именно такие чувства и превалировали: