Фактор беспокойства - Алексей Ковригин

о «гимнастке» и не вспомнил никто, подумаешь, статистом больше — статистом меньше, но вот неожиданное выбытие из труппы солистки на первоначальном этапе, это уже серьёзно. Шуберт тут же занялся поисками не только дублёрши, но возможно и вообще полноценной замены «этой безответственной девицы».

И только благодаря докторам, крепкому здоровью и неожиданному заступничеству автора мюзикла, девчонки не только поправились за неделю, но и остались в проекте. Надеюсь, это послужит им хорошим уроком на будущее. Но от греха подальше теперь после спектакля забираю Варнай и сестрёнок Бейгельман, по пути завожу Астрид в «Плазу» и еду в Ист-Сайд где сдаю девчонок на руки матери. Иногда задерживаюсь у них в гостях поедая вкусные бублики или пирожки, что выпекает «тётя Эстер». В семье все разговаривают на идиш, но отец семейства родом из Киева и хорошо знает украинский и русский языки. Вот и пытаюсь между прочим внушить ему идею, что и дочерей не мешало бы обучить этим нужным «иностранным» языкам. Или хотя бы научить тем песням, которые сам Хаим знает и любит напевать. В жизни всё может пригодиться и он, в общем-то, в этом со мной соглашается.

Познакомился и с Наумом Стучковым, ведущим популярной детской передачи на Нью-Йоркском радио. Наша встреча состоялась в ресторане «Russian Tea Room». Оказалось, что этот сорокалетний еврей тоже эмигрант из СССР. Нахум Стучко в прошлом театральный актёр, немало поколесивший по просторам бывшей Российской Империи, а затем и Советского Союза. Дважды «бывал проездом» и в моей родной Одессе. Но в конце концов устав от хронического безденежья и неустроенности семейного быта в постоянных гастрольных разъездах, решил прекратить свою сценическую карьеру в России. В двадцать третьем году вместе с женой и малолетним сыном уехал искать счастья за рубежом и нашёл его в Америке. По-моему, сейчас в Нью-Йорке евреев даже больше, чем в моей родной Одессе. Или это мне так везёт на встречи с ними?

Кстати, эта уютная «Русская чайная» очередного эмигранта из сибирской глубинки бывшей Российской Империи, ресторатора Александра Максимовича Маева, очень оригинальный ресторанчик по дизайну и служит пристанищем для всей русскоговорящей богемы Нью-Йорка. Да и кормят тут на удивление вкусно и сытно, но дороговато, чего уж там-то. В общем и для меня это место со временем тоже превратилось в «пристань загулявшего поэта». Все стены этого заведения увешаны картинами современных русских живописцев, проживающих в Нью-Йорке, но это не дань моде или прихоть эстетствующего мецената. Все картины оставлены «в залог» под небольшую сумму и любой посетитель ресторанчика может выкупить понравившейся ему пейзаж, натюрморт или заказать у художника свой портрет. Все вырученные от продажи деньги пойдут автору художественного полотна, а небольшой «денежный залог», это всего лишь такая скрытая форма материальной поддержки нуждающегося живописца. Ведь «за просто так» не каждый «мастер холста и кисти» согласиться принять деньги на пропитание. Художники тоже люди гордые… но зачастую очень голодные.

Мы ужинаем втроём и ведём за столом неспешные разговоры о музыке. Между делом Джейкоб и Наум вполголоса язвительно «перемывают косточки» знакомым актёрам и актрисам, что присутствуют в зале ресторана и заодно просвещают меня о взаимоотношениях в артистической среде. Мдя… оказывается тут кипят настоящие «афинские страсти». Актёра «В» никак нельзя приглашать в спектакль, если там уже занята актриса «К», так как у них было «нехорошее расставание» и они спектакль «обязательно испортят». А певец «П» категорически откажется выступать со сцены, если в ангажементе занят «С»… В общем, «мериться рейтингами» и «выяснять отношения», это излюбленная черта всех российских «служителей Мельпомены» ещё с незапамятных времён.

— Так о чём Вы хотели меня спросить, мистер Лапин? — Наум отпивает глоток чая и расслабленно откидывается на спинку стула.

— Скорее попросить. Видите ли, вскоре мой контракт заканчивается, после чего я вернусь домой. Но меня беспокоит судьба девочек Бейгельман. Сестрёнки очень талантливы, но прекрасно понимаю, что ангажемент на театральной сцене в ближайшем будущем им не светит и немного опасаюсь их разочарования от этого факта. Они уже вкусили «звёздную пыль» и наивно возомнили себя маленькими «звёздочками». Я хочу попросить Вас помочь им пережить этот период. Вы же знаете, что они никогда профессионально не обучались музыке и у родителей нет финансовой возможности дать им это образование, но девочки одарены уникальными вокальными способностями от рождения. Найдите для них хорошего наставника, и Вы сделаете доброе дело для всех нас.

Я действительно обеспокоен. Не знаю, как складывалась музыкальная карьера у девчонок в моей реальности, но абсолютно уверен, что никакого участия в мюзикле у них быть не могло. Да и некоторая «звёздность» у сестрёнок уже просматривается, а это довольно нехороший симптом. Мне совсем не хочется, чтоб эти юные «звёздочки» высоко взлетев и быстро сгорев рухнули в неизвестность. Кто знает, как сложится их судьба после моего вмешательства? Уже жалеть начинаю, что поддался первому порыву и пригласил сестрёнок в свой спектакль.

— Хорошо мистер Лапин. Я прекрасно понимаю Вашу озабоченность и постараюсь девочкам помочь. Среди моих знакомых есть очень много талантливых музыкантов. Думаю, что мой добрый друг Абрахам Элстайн в этом мне не откажет. Это всё?

— Пожалуй — да, разве что ещё один вопрос остался. Скажите, Вам имя Бенцион Витлер знакомо? — Наум на минуту задумывается.

— Нет. А я должен его знать? Кто это?

— Музыкант. Я сам узнал о нём год назад в Париже. Услышал на бульваре песню в исполнении уличного баяниста и пригласил его в кафешку. Вот за плотный ужин и двадцать франков «помощи» он и переписал мне ноты и слова той песенки. Имени этого бродяжки я не помню, но с его слов он играл в оркестрике того самого Бенциона в Берлине. Оркестр был еврейский и после прихода к власти нацистов все разбрелись кто куда. Витлер вроде бы перебрался в Польшу, то ли в Варшаву, то ли в Ровно. Но это не суть важно. Важно то, что у меня с собой есть слова и ноты той шикарной песни. Я Вам передам нотную запись, но только при одном небольшом условии. Эта песня войдёт в репертуар сестёр и только они будут её исполнять, Вы согласны? А если Вам удастся разыскать или когда-нибудь случайно встретится с автором, передайте ему мои искренние извинения, если я что-то напутал в словах или в музыке. Сам я эту песню не исполнял, не было случая, но перед отъездом обязательно порепетирую с сёстрами. По-моему, она словно специально создана для этого дуэта. — с этими словами передаю нотную запись собеседнику и тот с интересом начинает читать текст.

— «Где взять бы немножечко счастья»? Хм, однако оригинальное название! Но тут два текста? Один на идиш, а второй на русском языке? О! И компиляция двух текстов? Но зачем? — мой визави смотрит на меня не скрывая удивления.

— Ну, песенку-то я слышал на идиш, но я же сам немножечко русский? Вот и сделал перевод. По-русски звучит также душевно и трогательно, думаю, что слушателям должно понравится.

Я в точности не знаю, когда Бенцион Витлер написал эту песню. На мои осторожные расспросы никто так и не признался, что где-то уже слышал эти слова. Так что решил рискнуть, а там будь что будет. Надеюсь мы с автором никогда не встретимся и пусть потом терзается догадками, если узнает что его песню спели ещё до того, как он её написал. Это же не плагиат?

* * *

Мюзикл занимает всё моё основное время, но «в часы отдохновения» частенько заезжаю к Рахманиновым, и они принимают меня как желанного гостя. Мне нравятся рассуждения Маэстро о сегодняшних тенденциях в музыкальном мире и его едкое критическое мышление на этот счёт, но главное, что нас объединяет — любовь к русской музыке и к нашей общей Родине. Как это ни странно звучит для людей поверхностно знакомых с музыкантом, но Рахманинов в душе патриот и глубоко переживает то что случилось в Империи. По молчаливому уговору мы с ним никогда не обсуждаем те события что сегодня происходят в России. Но в отличие от того же Шаляпина, Сергей Васильевич никогда даже не заводит со мной разговора о том, чтоб я остался в США. А в его воспоминаниях «о прошлом» звучит только печаль по ушедшему времени и тоскливое понимание, что это прошлое уже нельзя вернуть назад.

Сергей Васильевич безумно обожает езду на автомобиле, но при этом совершенно близорук, что не мешает ему гонять по просёлочным дорогам на моём «Крайслере» как сумасшедшему. Сидя рядом