Бедняга Смоллбон - Майкл Гилберт

– Ага, так вот в чем дело. Ну ладно, я попытаюсь. Но, возможно, у неё уже свои планы.

– Так отговорите её, – настаивал Боун. – Да, Чарли, что тебе?

– Мистер Крейн хочет немедленно поговорить с вами, мистер Боун.

– Уже иду.

Крейн читал какое-то письмо. Генри никогда ещё не приходилось видеть маленького толстяка таким озабоченным.

– Видимо, вы сами понадобитесь нам куда больше, чем ваши деньги, сказал он.

– Что случилось?

– Бёрли вышел из игры, – сообщил мистер Крейн. – Вот, все здесь. Все в этом письме. Он отказывается от всего, даже не требует назад свой учредительный пай.

– И что будет дальше? – поинтересовался Боун.

Ему стало казаться, что стоит на миг закрыть глаза – и окажется, что фирма перешла под начало герцога Ланкастерского.

– Его пай видимо будет разделен между остальными партнерами, подумав, сообщил мистер Крейн. – Так что за свои деньги вы получите гораздо больше.

– Гм… – протянул Генри. – Полагаю, что в понедельник я смогу вам дать тот или иной ответ.

Он подумал, что за уик-энд ему нужно разрешить уйму проблем.

Но самые удивительные события этого тяжелого дня были ещё впереди.

Боун ушел из конторы в шесть часов, дома рассеянно съел что-то приготовленное миссис Маджоли, и отправился на вечернюю прогулку. Тучи висели низко, собирался дождь, и Боун застегнул под горлом непромокаемый плащ, полный решимости выбросить из головы все мысли о фирме «Хорниман, Бёрли и Крейн.»

Перед входом в концертный зал Темпл Холл вдруг заметил знакомое имя. Оно значилось на афише, сообщающей, что в тот вечер выступает хор «Справедливость» с баховскими «Страстями по Матфею». Главными солистами были известные певцы, а шрифтом поменьше значилось: «Второй тенор – Юстас Коккерил».

– «Двух людей с такой фамилией быть не может,» – подумал он. Тихо открыл двери и вошел.

Маленький зал был полон, и поскольку никто его не заметил, Боун тихонько встал за колонну и стал слушать.

Хор уже заканчивал первую часть. Хорал «И восстанешь.» подходил к концу и по басовым и теноровым речитативам Боун решил, что пришло время. Второй состав уже был на ногах, и Боун увидел Коккерила, который тихонько присоединился к ним.

Все его поведение было отмечено несомненной уверенностью в себе и после первых нот «О горе, горе!» впечатление Боуна подтвердилось. У Коккерила был не просто хороший, красивый голос. Правда, ему недоставало концертного блеска, каким отличается исполнение профессионала, но это полностью компенсировали чистый тон, исключительная модуляция и трогательная непосредственность. «О, горе!»– Как будто слова эти певец произносил впервые.

Хор зарыдал:

– Господь мой, почему ты должен так страдать?

И тенор вновь зазвенел:

– Перед судом предстанешь.

Слова влекли за собой цепочку образов, как не смонтированный фильм; начиная со старого судьи, обрекающего на смерть, и кончая хмурым рассветом на тесном дворе, обнесенном высокой стеною.

Когда Боун в мыслях вернулся на землю, Коккерил уже начинал свое второе соло «Господа святого чтить буду.» Для любителя партия сложная, но певец блестяще справился с нею, словно и не замечая трудностей. С исключительным вдохновением выводил долгие пассажи, пока голос его не растворился в заключительном хорале.

Когда отзвучали последние ноты, Боун торопливо окинул взором публику и убедился, что в восторге не один он. Слушатели отдали должное прочувствованному исполнению мгновением мертвой тишины, перешедшей в тот легкий шумок, который обычно следует после напряженного внимания.

И тут Боун увидел ещё кое-что.

В трех рядах перед собой он заметил голову на крепкой шее, переходившей в могучие плечи деревенского кузнеца.

Эту фигуру нельзя было не узнать.

Он немало удивился, что же привело инспектора Хейзелриджа в тот вечер в концертный зал Темпл Холл…

Дом может оказаться жилым, но совсем не таким, как дом, означенный в купчей.

Бикертон Пратт. «Практика операций с недвижимостью»

– Ага, – протянул заместитель начальника полиции.

Нарисовал в лежавшем перед ним блокноте рассерженного кролика, на минутку задумался, вытащил из нагрудного кармана пиджака четырехцветную ручку и пририсовал ему клетчатый галстук.

– Теперь ваш ход, – заметил он.

– Не вижу иной возможности, – согласился Хейзелридж. – Проблема в том, что все эти новые материалы пришли в последнюю минуту, так что у меня ещё не было времени его о ни о чем спросить.

– Но вы его уже допрашивали.

– Предварительно – как и всех остальных.

– Гм. – заместитель вернулся к своему кролику, и одарил его цилиндром, моноклем и наконец деревянной ногой. – У него явно была возможность совершить оба убийства. Метода соответствует его возможностям. И доводов было достаточно.

– В известном смысле даже слишком.

– К чему вы это говорите?

– Тут вот в чем дело, – осторожно начал Хейзелридж. – Я всегда был убежден, что определенный тип людей убивает в припадке ярости, и совсем иной – ради корысти. А тут, похоже, было и то и другое.

– Это можете оставить для апелляционного суда, – цинично бросил заместитель.

– Мне это совсем не нравится, – сказал сержант Роллс. Они с Хейзелриджем стояли в тени на Си Лейн. Где-то впереди неясным пятном белел домик. Видимость была весьма паршивая.

– Он приплыл сюда в четыре часа. Целый день гонял по устью реки – без видимой цели, словно изучал местность. Это кутер в тридцать два фута с подвесным мотором «остин». Для такого судна нужен экипаж в два человека, но он справляется один, и любо дорого смотреть как.

– И вообще не сходил на берег?

– Сходил. Заходил в дом выпить чаю, который приготовила ему миссис Малле. Потом снова вернулся на борт. И до сих пор там.

– Что он делает?

– Сидит, наверное, – пожал плечами Роллс. – Главное, что он все ещё здесь. Что никуда не смылся.

– У вас глаза лучше моих, – с завистью заметил Хейзелридж. Он едва различал контуры дома, а тем более того, что за ним.

– Я привык к темноте, – заметил сержант. – Но кто это? А, миссис Малле.

Перед ними вынырнула плотная фигура в плаще.