Конан Дойл - Максим Чертанов

У Дойла они так и остались разрозненными кадрами, как будто герои, вооруженные фотокамерой, собирают снимки в альбом, чтобы потом показывать правнукам: вот это, ребятки, монах, а вот так одевалась трактирщица. А вот и трудящиеся массы. «Триста лет мой род изо дня в день гнул спину и обливался потом, чтобы всегда было вино на столе у хозяина... Ударь дворянина – и закричит поп, ударь попа – и дворянин схватится за меч. Это ворюги-близнецы, они живут нашим трудом!» Этот диалог крестьян в кабаке часто приводился в предисловиях к советским изданиям «Белого отряда» как доказательство прогрессивности автора и его любви к народу; опускались только финальные реплики: «Прожить твоим трудом не так-то просто, Хью, – заметил один из лесников, – ты же полдня попиваешь мед в „Пестром кобчике“. – Все лучше, чем красть оленей, хотя кое-кто и поставлен их сторожить».

Тем не менее английские йомены, выиграв множество сражений с французами, продемонстрировали собственным феодалам свою силу и заставили себя уважать. «Покровитель превратился в покровительствуемого, и вся феодальная система, пошатываясь, брела к гибели» (фраза как будто прокралась на цыпочках в текст «Белого отряда» из «Капитала»). Разваливает феодализм, в частности, Хордл Джон. Правда, этот здоровенный детина на земле не трудится, а сперва уходит в монастырь из-за несчастной любви, потом, не слушая матери, которая справедливо считает, что неплохо бы ему все-таки малость поработать, отправляется грабить французов (хотя в «Белом отряде» на кону стояла испанская корона, побоища происходили на территории Франции, которую разоряли и грабили все, кто хотел), а в финале, получив хороший выкуп за пленного рыцаря, сам становится землевладельцем и проводит свои дни, попивая эль. Все это замечательно, только не очень легко понять, чем Хордл Джон в лучшую сторону отличается от разбойных йоменов Вальтера Скотта. Должно быть, тем, что грабил не англичан, а французов.

Есть в «Белом отряде» что-то такое, отчего всех тянет на патетику. Джон Диксон Карр, оценивая роман, сказал следующее: «"Мы свободные англичане!" – восклицает Сэм Эйлвард. И в этом правда Сэма Эйлварда. Это была правда и Конан Дойла – воплощения патриотизма и всего того, что делает Англию великой». Отряд наемников за деньги помогает испанцу Педро Жестокому, весьма подлому типу, вновь заполучить Кастилию, в которой он уже натворил немало мерзостей – при чем тут великая Англия, при чем тут патриотизм? И какой вообще во времена Столетней войны был патриотизм? Нельзя понятия XIX века механически переносить на XIV: в те времена люди были преданы своему сюзерену, землякам, единоверцам, но никак не «родине» в ее современном понимании; в частности, на стороне англичан вполне искренне воевали бургундцы и гасконцы. Если в «Михее Кларке» персонажи Дойла сражались, упрощенно говоря, на стороне исторического прогресса, то в «Белом отряде» они заведомо идут биться за неправое и обреченное на поражение дело. (Черный Принц впоследствии возвел Педро на трон, но вознаграждения не получил, Педро был опять свергнут, а Англия в конце концов проиграла Столетнюю войну.) Господи, да что ж так придираться-то? – не выдержит читатель. – Человек просто написал роман. Да не придираемся, а пытаемся понять, прав ли был доктор Дойл, жалуясь, что его работу неверно оценили; не цеплялись бы, если б не его убежденность в том, что он написал не «просто роман», а серьезный исторический труд. И приходим к неожиданному выводу: поскольку, разоряя Францию, Англия тем самым объективно способствовала Жакерии, то можно считать дело Хордла Джона полезным.

Жакерия в романе тоже присутствует, правда, «жаки», в отличие от «джонов», какие-то совсем уж непривлекательные. «Бунтовщики, позабыв о своих врагах, оставшихся в живых, увлеклись грабежом; их возгласы и радостное гиканье разносились по всему замку, когда они тащили оттуда богатые тканые ковры, серебряные фляги, дорогую мебель с резьбой. Полуодетые бедняки, руки и ноги которых были измазаны кровью, расхаживали внизу во дворе, напялив на головы шлемы с плюмажем...» Что же получается – доктор Дойл на словах обещал превознести революционные народные массы, а сам взял да и оклеветал их? Да нет, конечно: он писал чистую правду (нам ли не знать, как делаются революции), писал в соответствии с документальными источниками. Но беллетрист – не историк, а читателям беллетристики одних фактов мало, их нужно убеждать художественными средствами: если уж Дойл, искренне любивший Францию, хотел вызвать у читателя какое-то уважение или хотя бы жалость к французским народным массам, то мог бы попробовать влезть какому-нибудь бедняку в душу, как делал это Золя, тоже любивший «рисовать картины». А так опять получилось какое-то стадо диких обезьян. Зато честно. Ах, да бог с ними, с этими народными массами, – вновь не выдерживает читатель, – книга-то про рыцарей.

О рыцарях – тоже честно. «Изысканные законы рыцарственности были лишь тонкой пленкой на поверхности жизни, а под ней прятались варварство и звериная жестокость, чуждые милосердию. Это была грубая, нецивилизованная Англия, полная стихийных страстей, искупаемых лишь такими же стихийными добродетелями. Вот такой я и стремился ее изобразить», – написал Дойл в предисловии к «Сэру Найджелу»; это, естественно, относится и к «Белому отряду».

Вальтер Скотт, как мы помним, изображал рыцарей неправильно. А вот как надо делать это честно и правильно. Главный герой «Белого отряда» – рыцарь Найджел Лоринг, маленький, сухонький, внешне комичный человечек, разумеется, отчаянно смелый и с благороднейшей душой, хотя со всеми недостатками, присущими эпохе: и в армию Черного Принца он отправляется из не самых благородных побуждений («И вот поэтому, милая, тем более важно, чтобы я отправился туда, где хорошо платят и где можно взять хорошие выкупы»), и предрассудки других феодалов в отношении крестьян вполне разделяет. Подлинный рыцарь, не романный? Ну. как сказать.

« – Ничего не бойся, прекрасная девица, но скажи, не может ли ничтожный и недостойный рыцарь случайно быть тебе чем-нибудь полезен? Если кто-нибудь жестоко тебя обидел, я мог бы восстановить справедливость»[22].

«– Благодарю небо за милость, мне ниспосланную! Вот уже и представляется мне случай исполнить долг рыцаря и пожать плоды моего благородного решения: несомненно, это стонет какой-нибудь нуждающийся или нуждающаяся, имеющие нужду в моем заступничестве и помощи»[23].

Сэр Найджел каждую фразу начинает со слов «Клянусь апостолом!»; он останавливается на каждом перекрестке, ожидая, не подвернется ли какой-нибудь рыцарь, с которым можно вступить в битву; он интересуется у всех встречных девиц, не надо ли защитить их честь; он дает дурацкие обеты, в частности, заклеивает себе один глаз; он прославляет повсюду свою даму сердца; он ввязывается в бессмысленные поединки только потому, что кто-то кому-то когда-то что-то сказал (между прочим, ничего этого «ненастоящие» рыцари Вальтера Скотта не делают). Вообще-то такой человек уже существует: он, правда, еще не родился в 1366-м, но придумали его задолго до Конан Дойла. Создается впечатление, что сервантесовскую сатиру Дойл воспринял как прямое руководство – точно так же, как Дон Кихот воспринимал рыцарские романы. Собирался вместо романного рыцаря написать настоящего, а получился-то как раз рыцарь из романа, причем из чужого: карикатура на карикатуру. Нет, по сравнению с лубочным сэром Найджелом флегматичный пьяница Ательстан, мрачный стяжатель Фрон де Беф, жестокий Буагильбер и трусливый де Браси – просто торжество психологического реализма. Но ведь сэр Найджел получился симпатичным, разве нет? Да, в общем получился. Он получился точно таким, как тот рыцарь, с которого его беззастенчиво списали. Справедливости ради следует сказать, что собственные находки у Дойла безусловно есть, такие, как трогательные отношения сэра Найджела с женой или очаровательная сцена с укрощением медведя посредством носового платка.