Северная Пальмира - Роман Буревой

– Не ждал меня! – захохотал Всеслав и ударил вновь, метя в голову. Но удар пришёлся по берёзовому стволу, туда, где ещё мгновение назад была голова Элия – на заиндевевшей бересте протаял крошечный островок. А изгнанник стоял уже возле соседнего дерева.

– Я думал, ты безумен лишь на арене, – сказал Элий. – Оказывается, нет.

– Фекальный ты боец, паппусик, как есть фекальный, – усмехнулся гладиатор Сенека.

– Слав, я хочу, чтобы ты знал: к тебе у меня нет ненависти, – сказал Элий.

– А я тебя ненавижу!

– Послушай, Всеслав, это не ты! Не ты ненавидишь – другой. – Элий говорил спокойно, будто секунду назад Всеслав не пытался его убить. – Не поддавайся ему, слышишь! Не поддавайся ненависти. Ты ведь сильный парень. Ты сможешь, Филоромей…

– Не знаю… – Всеслав на миг как-то сник, будто ярость, клокотавшая в его груди, разом утихла – остались лишь боль и тоска. – Все время кажется: во мне два существа, и одно зубами держит другого. Они грызут друг друга. Грызут и разрывают меня на части.

– Старайся быть самим собой. Вспомни, каким ты был до арены. До Калки! Вспомни!

Всеслав открыл рот, но издал лишь тоскливый протяжный звук, похожий на волчий вой. Растерянно обернулся: будто Ненависть должна была стоять за спиной и подсказывать: рази!

– Ненавижу! – заорал юноша и опять ударил, вложив в удар всю силу.

Но клинок лишь разрубил молодое деревце до половины.

С трудом Всеслав выдернул клинок и оборотился. Элий отошёл к первой берёзе и смотрел на Всеслава так, будто не было никакой опасности, а была лишь игра. Игра, которая начинала римлянину надоедать.

– Вспомни, ты хотел быть моим другом, Филоромей! Выслушай меня!

– А ты убил меня! Ты!

Всеслав ударил. Элий удар отбил. И тогда Всеслав ударил кулаком в лицо. Элий рухнул в сугроб…

Никто не мог увидеть её. И все же Квинт боялся зажигать свет.

– Послушай, ты мешаешь мне. Сейчас придёт Элий, а я… – бормотал он, пытаясь освободиться от её объятий.

– Элий? Ну и что из того? Пусть приходит. Он не увидит меня. Радость моя, ты можешь говорить с ним, а я буду тебя ласкать. – Она коснулась кончиком язычка его губ.

– Только не задирай тунику, – предостерёг Квинт.

– Не бойся, не буду. Все будет очень пристойно.

– Давай в другой раз! – воскликнул Квинт раздражённо.

– Зачем же в другой раз? Я невидима, нам никто не мешает. Не так ли?

– У меня масса дел. Дом не обустроен и…

– Разве это твой дом? Почему ты должен его обустраивать?

– Это дом Элия.

– Но не твой. Значит, тебе до него нет никакого дела. Ну так займёмся делами более приятными.

Она заглушила все возражения поцелуем. Она была ненасытна, требовала ласк ещё и ещё. И Квинт не мог ускользнуть, как ни пытался. Он уже и тяготился, и старался избегать её. Тщетно! То в комнате, то в коридоре она поджидала его, невидимая для прочих, и обвивала своими цепкими лианьими руками, и целовала, целовала… Квинт похудел, он почти не спал, порой при других – то при Элии, то при Летиции – начинал спорить со своей красоткой, позабыв, что только для него она видима и слышима, а для прочих его речи звучат бредом. Иногда, совершенно обезумев, он сбегал в какую-нибудь гостиницу в Северной Пальмире и отсыпался там и отъедался, никем не тревожимый. Но он служил Элию и должен был каждый раз возвращаться. А возвратившись, попадал в объятия прекрасной дочери домового, и объятия эти раз от раза становились все страстнее, все ненасытнее. Это не любовь, и даже не страсть – это гибель. Гибель, которую видит только он. Сладостная гибель. И неотвратимая. Он знал, что изгнание чем-то таким и кончится. И никто не может его спасти. Даже Элий. Надо спасаться самому. Немедленно.

– Здесь есть кто-нибудь? – услышал он молодой звонкий голос.

В первый миг почудилось – голос Летиции, потом понял – нет, не она, хотя отдалённо голос и похож.

Он спешно оттолкнул тайную свою любовницу и, на ходу заправляя под пояс тунику, выбежал в атрий. Девушка в меховой шубке стояла у входа. Небрежным жестом она откинул капюшон с каштановых кудрей. Квинт сразу приметил и тёмные брови, и чуть вздёрнутую верхнюю губу, и курносый носик. Далеко не красавица, но вся – сплошное удивление и дерзость. Сердце у него в груди так и прыгнуло. И будто на ухо кто-то шепнул: она…

– Было открыто, – сказала девушка. – А я всегда захожу в открытые двери. Из любопытства. Я ужасно любопытная.

– Да, я забыл закрыть дверь… то есть не отворил… то есть я не привратник, но привратника пока нет… – он совсем запутался в словах под взглядом серо-зелёных глаз.

– Я – Ольга, сестра Платона. Мне надо видеть Элия Перегрина.

– Он вышел потренироваться. А я…

– Не пялься на неё! – прошипела дочка домового. Невидимые требовательные руки повернули голову Квинта, невидимые губы впились в его губы.

– Как это его нет?! Мне срочно нужно его видеть, – нахмурила собольи брови Ольга, приметив, что странный римлянин глядит куда-то вбок и то ли что-то шепчет, то ли целует кого-то, хотя в атрии никого, кроме них двоих, нет.

– Видеть Элия? Это ещё зачем? – строго спросил Квинт, и какая-то совершенно беспричинная ревность кольнула сердце.

– По очень деликатному делу. Не знаю, как и подступиться, – она просительно улыбнулась – почувствовала, что на Квинта произвела впечатление, и тут же поспешила этим воспользоваться. – Он какой? Строгий? Гордый? Мне кажется, он должен быть добрым. Как ты.

– Что я могу сделать для тебя?.. – начал Квинт.

– Не смей, не смей, – шептала на ухо невидимая любовница.

– Завтра бой в амфитеатре.

– Элий завтра не дерётся.

– Неужели? Как же так! – Она в отчаянии схватила Квинта за руку. И от её прикосновения жар побежал по его телу. – Что ж получается? А как же уговор? Говорят, будто бы Элий просил всегда… да… всегда ставить против него Сенеку.

– Так и есть.

Она отпустила его руку, хотя Квинт и пытался её удержать.

– Выходит, Диоген, паразит, обманул! – Ещё один взгляд из-под длинных ресниц, выразительнее прежнего. – Завтра Сенека дерётся с Платоном.

– Я пойду поищу Элия, – Квинт выскочил на улицу в одной тунике и в домашних сандалиях. Снегом сразу обожгло босые ноги. Невидимая любовница висла на нем и осыпала лицо его и шею поцелуями.

– Если ты покинешь меня, я умру, – шептала дочь домового. – Она же уродина, уродина, и ей уже двадцать пять. Я знаю!

Пока Квинт отбивался от назойливой любы, пока выпроваживал назад в атрий, а она вновь порывалась мчаться за ним, прошло немало времени. От дома он успел отойти шагов на двадцать, когда увидел бредущего по снегу человека. Тот шёл не по расчищенной аллее, а по снежной целине. Пошатнулся, едва не упал. Но двинулся дальше. Квинт бросился навстречу. Человек сделал ещё шаг и осел в сугроб.