Конфуций - Владимир Малявин

Большая ошибка представлять Учителя Куна закосневшим книжником и начетчиком, собирателем засохшей пыльцы стародавних мыслей. Подобно тому, как учение и жизнь в его миросозерцании поддерживают и проницают друг друга, только союз учения и свободного размышления, полагал он, способен вести к совершенству человеческого духа.

Учитель сказал: «Тот, кто учится, не размышляя, впадет в заблуждение. Тот, кто размышляет, не желая учиться, попадет в беду».

Мудрый внемлет и в то же время отстранение созерцает, влеком потоком жизни и покоен. Он непроизвольно соответствует каждому жизненному «случаю». В каждой жизненной метаморфозе он находит подтверждение свободе своего духа. Каждый миг он делом поверяет свои успехи в учении и обретает в том неизъяснимую «радость» – ликующую радость открытия собственной бесконечности. Мудрец Кун не строит теорий. Он – повторим еще раз – относится к жизни практически и часто напоминает ученикам, что книжное образование, оторванное от жизни, делает человека не столько умнее, сколько глупее.

Учитель сказал: «Вы можете вызубрить наизусть триста песен канона, но, если вы окажетесь негодными к управлению, когда вам доверят власть, или не исполните поручение государя, когда вам поручат вести переговоры, какой прок от ваших знаний, будь вы даже самыми учеными в мире людьми?»

Но практика для Конфуция – это прежде всего общение людей. Учительствующий Конфуций чуток, участлив, не нуждается в каких-либо внешних признаках учительского авторитета и тем более не навязывает своего мнения ученикам. Он воздействует на учеников не окриком и приказом, а показывая – точнее, подсказывая, – что им надо делать. Он всегда оставляет им шанс: известен лишь единственный случай, когда Учитель Кун публично дал отставку ученику, но тот, впрочем, навсегда сохранил преданность бывшему наставнику. Сами ученики находили, что их учитель если и лишен чего-нибудь, то лишь четырех вещей: «предубеждения, упрямства, узости взгляда и самонадеянности». Учительствуя, Конфуций не перестает быть учащимся. Он ни от кого не требовал бездумной преданности, не пытался казаться всезнающим и часто напоминал ученикам, что простоты в мире хватит даже на величайшего мудреца. «Обладаю ли я знанием? – заявил он однажды перед учениками. – Вовсе нет! Вот вчера какой-то простолюдин задал мне вопрос, и я не нашелся, что ответить. Только и осталось мне, что рассуждать и так и этак и понемногу добираться до сути». На вопрос: «Каков смысл весеннего жертвоприношения духам?» – он ответил: «Не знаю. Но тому, кто его постигнет, управлять Поднебесной будет так же легко, как посмотреть на свою ладонь».

А вот Учитель подзывает к себе Цзы-Гуна и говорит ему: «Я еще не обрел трех качеств, присущих возвышенным мужам. Настоящий человек не ведает тревог. Мудрый человек не ведает сомнений. Смелый человек не ведает страха». – «Но, учитель, – восклицает Цзы-Гун, – разве вы не о себе говорите?» Реплика Цзы-Гуна неожиданно придает этому разговору шутливый оборот. Так и видишь, чем он заканчивается: учитель и ученик молча улыбаются друг другу. Вообще стоит прислушаться к беседам Учителя Куна с учениками, и мы различим в них нотки вездесущей, легкой иронии, которая всегда присутствует там, где очень разные люди – каковыми не могут не быть учитель и ученик – искренне и любовно доверяют друг другу. Ибо ирония есть примета безмолвного и даже, может быть, непостижимого единения людей, идущих разными дорогами. Впрочем, Конфуциева ирония порой открыто выплескивается в его разговорах с учениками – конечно, в назидательных целях. Вот тот же Цзы-Гун чересчур увлекается выискиванием недостатков у других, и Учитель объявляет: «Цзы-Гун, видно, уже достиг совершенства, коли так любит упрекать других. У меня на это нет времени». В другой раз он доверительно заявляет храбрецу Цзы-Лу: «До моей правды никому нет дела. Сяду-ка на плот и пущусь в плавание. И кому быть рядом со мной, как не Цзы-Лу?» – «Конечно, я буду с вами, учитель!» – откликается польщенный Цзы-Лу. «У тебя, Цзы-Лу, отваги предостаточно, а вот рассудительности не хватает!» – заключает учитель, возвращая ученика на грешную землю.

Учитель – это «другое» ученика: он подбодрит робкого, умерит ретивого, вдохновит отчаявшегося. И, конечно, он умеет судить сам себя.

Учитель говорил: «Я не могу назвать себя ни мудрым, ни достойным мужем. Я могу сказать о себе лишь то, что всегда честно пытался наставить других людей».

Повторим еще раз: желание учиться и побудить к учебе других неизбежно предполагает осознание несовершенства каждого из нас и, более того, несовершенства всякой отвлеченной истины. Уже сам литературный образ Конфуция, который словно растекается, рассеивается в мозаике моментально схваченных поз и стильных жестов, сама манера Учителя говорить «по обстоятельствам», не повторяясь и не держась за однажды найденное удачное слово, сообщают о мире, где нет одной-единственной «верховной идеи» и вообще различия между главным и второстепенным, где царствует вездесущая случайность – весомая, как сама Судьба. Учитель воплощает в себе эту непроглядную глубину мировых метаморфоз. Он разный с каждым человеком и в каждый момент времени: он всегда новый – неразгаданный, уединенный, безмятежный. Он вводит в мир, где невозможно «обладать знанием» и всякое понимание держится доверием. Доверие же требует искренности. Превыше всего – беспощадной искренности оценки собственных поступков и мыслей. На вопрос о том, что такое знание, Учитель Кун дает свой знаменитый ответ:

«Когда знаешь, признавай, что знаешь. Когда не знаешь, признавай, что не знаешь. Вот что такое знание».

Очень точное, в своем роде даже классическое определение того вида знания – знания, взращиваемого образованием, – которое только и интересует Конфуция. Подлинно образованный человек, как было известно всегда и всюду, не кичится своими познаниями. Напротив, он знает как раз то, что знает очень мало… Так происходит потому, что образование, выковывающее из человека определенный тип или характер, учит его ценить индивидуальные, исключительные качества вещей и, следовательно, обостряет в нем чувство внутреннего предела всякого существования. Часто говорят, что Конфуций первым в истории выдвинул революционную для его времени идею равенства возможностей в обучении, как о том свидетельствуют его слова: «В обучении не должно быть различий». Но Конфуцию принадлежит и другое не менее великое открытие: каждый идет в учении своим собственным путем, развивая свой талант, претворяя свои природные свойства в индивидуальный характер, в определенный тип личности. Как же созидается и опознается этот тип? Для Конфуция – только благодаря ритуальным действиям, которые, по сути, являют собой взаимодействие человеческого духа и предметной среды. Ритуал превосходит противостояние субъекта и вещей; он преображает и то и другие в некое качество ситуации – регулярно возобновляемое и потому сверхличное, но несущее на себе печать безошибочно угадываемой индивидуальности. В этом смысле ритуал – это форма человеческого бессмертия.

Не будем сейчас говорить о том, возможно ли знать, как предлагает Конфуций, собственное незнание. Но заметим, что совет Учителя касается даже не столько определения знания, сколько искренности самооценки человека. По Конфуцию, учитель превосходит учеников не объемом или содержанием своего знания, а тем, что лучше их понимает ограниченность своих знаний и, следовательно, необходимость учиться самому. Но свой строгий суд над собой он, естественно, вправе распространить на других. Собственно, это обстоятельство и делает его учителем, ибо учить – значит показывать человеку пределы его возможностей. Учитель – тот, кто вправе требовать от другого быть честным перед собой, потому что он безупречно честен сам. Нет ничего ненавистнее Конфуцию, чем «хитрый ум и ловкие речи». И нет ничего дороже для него, чем искренность.