Самая коварная богиня, или Все оттенки красного - Наталья Андреева

– А для кого тебе жить? Подумаешь, отсидишь пару лет!

– Какая ты жестокая, оказывается!

– Я нормальная!

– Вы с Эдиком друг друга стоите.

– Ведь я могу и по-другому поступить. Просто сказать следователю, что видела тебя в кабинете. И слышала, как вы ругаетесь. Сказать правду. Разве это плохо? Разве ты меня не этому учила, тетя? А потом я чуть-чуть совру. Ругались, мол, и вдруг раздался выстрел. А я находилась в студии и все слышала.

– Теперь ты мне уже и угрожаешь! Хорошо, я подумаю, что делать. Неужели все это из-за испорченного мальчишки? Это просто демон какой-то! Ведь он тебя бросит в первый же год, даже если женится! Использует и бросит!

– Я найду чем его удержать.

– И чем?

– Я буду его любить.

– Насмешила! – Нелли Робертовна и впрямь горько рассмеялась. – Боже! Какая отвратительная смесь жестокости, цинизма и детской наивности! Да если даже Эдика какая-нибудь дура будет любить с силой, равной силе любви всех женщин мира, он переступит через нее ради собственного удобства и сомнительного удовольствия, не задумавшись ни на секунду! Не нужно ему этого! Он не умеет ценить любовь, как ты не поймешь! У него другие идеалы. Да что я говорю? Какие идеалы? Абсолютно пустой человек. Я даже не нахожу его красивым. У него пустые глаза и ледяное сердце. И ради него ты просишь меня признаться в убийстве! Ты хотя бы знаешь, что такое тюрьма?

– А ты знаешь?

– И я не знаю. Знаю только, что даже день, проведенный там, способен перевернуть жизнь и поломать все, что создавалось тяжким трудом долгие годы. Это страшно.

– Подумаешь!

– Уходи! Я в ужас прихожу от твоих слов! Я тебя, оказывается, совсем не знала!

– Как ты красиво сейчас говоришь, а как ты на него кричала? На дядю? Так ты отстаивала свое право жить в этом доме? А диссертация, которую ты за него писала? А все эти книги? Ты его покупала! Да-да, я все слышала! А он что тебе сказал? Выбросил, как старую, ненужную тряпку! А я… Я просто хочу, чтобы у меня были красивые дети! А не какие-нибудь уроды! И чтобы они носили громкую фамилию Оболенские! Да что ты можешь об этом знать? Ты вообще бесплодная!

– Замолчи!

И Нелли Робертовна, не выдержав, ударила племянницу по щеке.

– Дрянь! Убирайся!

Настя торопливо вытерла слезы и огрызнулась:

– Я тебе это припомню!

– Вон.

Когда хлопнула дверь, Нелли Робертовна долго смотрела в пустоту. Как это говорится? Пригрела на груди змею? Нет, не то. Роковая ошибка всей жизни. Надо было пороть девчонку, пока та еще была маленькой, а не баловать. Нелли Робертовна невольно вздрогнула, когда раздался деликатный стук в дверь.

– Да, Настя, войди!

Она подумала было, что племянница решила извиниться, но в комнату бочком вошла Ольга Сергеевна:

– Не спите, Нелли Робертовна?

– Нет, не сплю.

– Мне пару слов вам надо сказать. Я уж полиции не стала.

– Что еще?

– Дверь в гостиную аккурат напротив кабинета. Выходит, все слышно.

– Вы что, подслушивали?!

– Не надо так кричать. Я ведь тоже право имею.

– Какое еще право?

– Да такое вот право. Как все, а может, и побольше. Они все допытывались: что да как? Я ведь женщина простая. Куда мне против вас! Я все денег хотела накопить. Я убить вас хотела. Думала нанять кого-нибудь. Самой-то боязно было. И хотелось, чтобы никто не узнал. Есть ведь люди, которые знают, как это делается.

– Ольга Сергеевна! Что вы такое говорите?!

– А вы как думали? Что я с детства мечтала быть прислугой? Как же! Я себя в хозяйки метила. Да пока я деньги копила, и до развода дело дошло. Я тогда подумала: всего-то и надо, что подождать немного. Можно счастье отвоевать, а можно и высидеть. Перетерпеть. Но, выходит, что ни вы ему не нужны были, ни я.

– Вы это о чем?!

– Он не старый еще был, Эдуард-то Олегович. И женщин любил. Тянуло его отчего-то к простым. Все говорил, что я на Алевтину очень похожа.

– На Марусину мать?!

– Маялся он, сердешный. То ехать туда хотел, то забыть про все. Как сердце стало прихватывать, так к прошлому и потянуло. Все говорил, что долги, мол, надо отдавать.

– Какие долги?

– Уж не деньги, понятно. Да и мне не денег было надо. Началось с одного, а закончилось-то по-другому. Ведь он ко мне по-человечески относился, по-простому, не то что вы: прислуга! Красивый он, Эдуард Олегович, и в старости своей был красивый. Эдик такой же. Потому я ему и помогаю. По старой памяти, за деда его. Не за деньги я здесь. За справедливость.

– Чего вы хотите? – холодно спросила Нелли Робертовна.

– Думаю вот: как поступить? Тюрьма, она для вас будет пострашнее смерти.

– Это шантаж, да?

– А то вы не знали, как я вас ненавижу, – усмехнулась Ольга Сергеевна. – Ладно, уйду. Вижу, как вам плохо. Только в полицию-то все равно скоро меня вызовут. А вы помните: я вас щадить не буду. Потому что это по справедливости. Вы у меня счастье украли.

На этот раз дверь закрылась почти бесшумно. Рука Нелли Робертовны сама собой потянулась к пузырьку с лекарством. Спать, немедленно спать. Надо пережить все это во сне. А утром кошмар рассеется.

В московской квартире Оболенских

– Маша? Ты дома? Почему не отвечаешь на звонки?! – спросил, войдя в квартиру Эрик.

– А, это ты, корнет! Сколько сейчас времени?

– Половина первого.

– Ночи?

– На улице светло! Ты что, не видишь?!

Мария Кирсанова со вздохом сожаления оторвалась от мольберта. Как же она соскучилась за те несколько дней, что не брала в руки кисти и краски! И вот вам результат: творческий запой. Она критическим взглядом окинула картину на мольберте. А хорошо получилось! Живенько так, со вкусом. Маруся протяжно зевнула:

– Ах, уже утро!

– Ты что, не ложилась?

– Сейчас лягу. С тобой, корнет. Мне до зарезу нужно расслабиться.

Она отбросила кисть и потянулась к нему. Эдик невольно поморщился: неубрано, грязно, на кровати тарелки с остатками еды, немытые чашки загромождают стол. Каждый раз наливая себе что-нибудь, кофе ли, спиртное, Маруся брала чистую посуду. Ее в доме уже не осталось.

– А помыть тарелки нельзя?

– Фу, какой ты зануда!

Она переставила грязные тарелки на стол, разлеглась на кровати и вновь широко зевнула:

– Ну, как наши дела?

– Ты будешь смеяться.

– Что ж, повесели меня. Чес слово, я нуждаюсь в разрядке. Устала.