Белоснежка и семь апостолов - Всеволод Пименов

На обшарпанном и заляпанном журнальном столике стоял ноутбук и лежала простая тесемочная серая папка с газетными вырезками. Второе кресло стояло спинкой ко мне. Горинец жестом указал на него, а сам скрылся, звякнул на кухне стеклом о стекло и через несколько секунд объявился с бутылкой и двумя стаканчиками.

Я снял куртку и, прежде чем накинуть ее на спинку кресла, извлек из нагрудного кармана плитку черного шоколада. Ритуал.

Продюсер сел в кресло и покряхтел, прочищая горло. Равномерное мигание у него под черепом я охарактеризовал бы в этот момент как «хорошо сдерживаемое волнение». Добрый знак. Объект адекватен, настроен на диалог и не поддается эмоциям, хотя в его положении самое время поддаться.

— Вот что, — наконец сказал он. — Андрей, я тебе сейчас все расскажу как есть, а ты сам решай, что с этим делать. Одно могу сказать — встречу с отцами-основателями Волшебного цирка я тебе гарантирую.

— Бабочка. — Я указал на лежащий на книгах концертный галстук. Он все понял. В голове вспыхнуло, заполыхало в такт пульсу, но он не вздрогнул и не переменился лицом; только спросил:

— Давно узнал?

— Только что.

— Они хорошие ребята, Андрей. Нет, стой, никакие возражения не принимаются. Если ты в это сейчас же не поверишь, расстаемся, не почав бутылки.

Вот это по-нашему. Я восхитился вполне искренне.

И если бы обугленные тела Коренева и Лукина не лежали в морге, мне даже не пришлось бы кривить душой, когда я произносил:

— Ладно. Принято в первом чтении.

— Они никогда, нигде, ни разу не воспользовались своими талантами ради корысти или другого какого интереса. Все, что они… — Поймав мой вопросительный взгляд, он через силу поправился: — Все, что мы делали, было ради идеи.

— Какая идея может это оправдать, Артем? Абсолютный вселенский бардак?!

— Бери выше. Свобода быть сверхчеловеком.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы переварить эту формулу. Он, должно быть, заметил, как трагически сморщился мой лоб в попытке осознать этот бред. Они действительно были фанатиками. И не было тайного плана, не было заговора… Бескорыстные, как Форрест Гамп, и одержимые, как Жанна д'Арк. Сестра, нашатырю…

— Все люди, начиная с примерно семьдесят пятого года рождения — такие же, как мы с тобой. Но они этого не знают. А мы хотели, чтоб они узнали, — вот и все.

Я вздохнул, кажется, излишне громко. Но по-другому в этой ситуации не получилось.

— Артем, лучше бы ты открыл ликеро-водочный заводик.

— Была у меня такая мысль. У каждого из нас — была. И кто-то из магов наверняка так и поступил. — Он настолько легко произнес это «магов»… Вот, значит, как вы себя именуете, объекты с первого по восьмой. А мы со своей убогой терминологией не измыслили ничего изящнее «аномалов», — Но ты пойми, Андрей… Пусть это и прозвучит кретинически, наивно, — да как угодно, черт возьми! — ведь это было бы нечестно.

— Донкихоты, мать вашу, — произнес я почти отечески и разлил по стаканчикам коньяк. Этикетка на бутылке гласила: «Нарзан». — Ладно, Артем; дальше-то что?

Он на секунду задержал над столом руку с зажатым стаканом — и тут у него в кармане зачирикал телефон. Поставив коньяк на стол, он извинился, полез за телефоном и, доставая его, выронил на стол еще один сотовый. Стало ясно, почему у него так нелепо топорщились джинсы.

С трубкой у уха он прошаркал на кухню.

С самой первой секунды телефонного разговора он не произнес ни одной фразы, и это настораживало. Нехорошо застучало сердце. У аномалов — всех без исключения, даже самых слабеньких телекинетиков — обостренная интуиция. И вот эта самая интуиция подсказывала, что разговор на кухне имеет ко мне самое прямое касательство, и пора звонить Серебренникову, чтобы будил дозор и вызволял меня из вражеского тыла. Но… Нет, решил я, возьму то, за чем пришел, пускай и придется раскрыть все карты. Я пришел за сотрудничеством и на меньшее не согласен. Еще один труп в холодильнике мне ни к чему.

Я решительно поднялся и проследовал на кухню. Горинец стоял у окна. Завидев меня в дверях, он дернулся в мою сторону, замахав рукой с растопыренными пальцами (не угрожающе, скорее предупреждающе), и я непроизвольно посмотрел под ноги, словно там могла быть растяжка. Ничего не было, только давно не мытый пол.

Горинец кивнул трубке, сказал:

— Ага, справлюсь, — и нажал отбой. А потом поднял на меня потемневшие глаза и задал вопрос, которого я, если честно, ждал с того самого момента, как переступил порог его кельи: — Куда вы дели Отто?

— С Отто все в порядке. Он жив и надежно охраняется.

— Что с ним сделают?

— То, что обязаны, — допросят.

Он ухмыльнулся. Предвосхитив его реплику, я добавил:

— Его допросит наш телепат. Он настоящий ас. А нехитрые манипуляции с медикаментами позволят держать Бенарда в сознании, но не дадут ему закрыться от вмешательства.

— А Венди?

— Кто? — переспросил я.

— Наташа.

— Ах, Наташа… Мы постараемся убедить ее работать на правильных людей. Система должна защищать себя от таких, как вы. И вашим же оружием. Я надеюсь и верю в то, что в тебе и твоих ребятах остались крохи здравомыслия и вы поймете наконец, какую совершили ошибку. Вы хотели сделать как лучше, я верю, и я знаю, что ты говорил правду, когда сказал про свободу быть сверхчеловеком. Но методы, выбранные вами… Как бы это по корректнее сказать… Были безнадежными и варварскими. Нельзя заставить человека стать магом. Это насилие, пойми. На-си-ли-е. Я прочувствовал это на себе. Вы хотели сделать мне подарок, а вместо этого перековеркали жизнь мне и моим детям. Ты хоть представляешь себе, что значит жить с моим даром?! Работа, еда, секс — это импульсы, импульсы, импульсы… И можно даже разглядеть нервную систему собеседника — понимаешь, какая дичь?! Я пытался учиться отстраняться, учиться не видеть, хотя бы иногда. Легко прослыть за сумасшедшего, когда, разговаривая с человеком, наблюдаешь очаги возбуждения у него в мозгу. Он-то смотрит тебе в глаза, а ты — ему в череп. Принес домой зарплату — у жены аж нимб вокруг головы. Начальство не в духе, орет на тебя, а ты любуешься северным сиянием у него в черепушке. И так порой охота закоротить ему что-нибудь!..

Я перевел дух.

— Ты все равно бы проснулся рано или поздно, — жестко сказал он. — Это данность. Этого не избежать.

— Ты до этого своим умом допер или как? А? Или твой слепой поводырь подсказал? Взрослые люди, а ведетесь на такой очевидный бред. Книжек обчитался, а? — Я кивнул в сторону комнаты, намекая на сложенные под окном стопки фантастики. — Кто-то вел изыскания научные, подводил подо все это теоретическую базу? Кто-то собирал сведения по всей стране? Может, аналитики твои желторотые ночами не спали, обрабатывая гигабайты данных? Было такое? Нет, ептить, мы сели за столиком в баре и придумали себе легендочку про несчастных людей, которых надо спасать путем насильственного превращения в персонажей фантастической хрени. Да будет равенство и братство среди волшебников нового мира, аминь! Ты не представляешь себе, Артем, какое чудовищное неравенство сотворит в мире осуществление вашего тупого прямолинейного плана. Ты когда-нибудь задумывался над тем простым фактом, что сверхспособности, которые вы так щедро раздавали народу, неравноценны? Что на двадцать телекинетиков в среднем приходится только один пирокинетик? А левитаторы встречаются еще реже? А таких, как мы с тобой, в природе вообще единицы? Ты знал, что первый дар, который ты в себе обнаруживаешь, определяет раз и навсегда твой потолок? Я-то рано или поздно научусь прикуривать от пальца, но тот, кто умел это делать с самого начала, никогда не сможет взглядом обесточить дом. Потому что мой дар встречается реже и мне есть куда расти. А телекинетикам, Артем, имя которым легион — им некуда. В мире людей, простых людей, всегда есть богатые и бедные, но этот мир, к счастью, таков, что сегодняшние олигархи и распоследние нищие могут в один прекрасный день поменяться местами. А в мире, который пытались создать вы, этого не будет. Все будет предопределено однажды и навсегда. Если обратятся все, то мы с тобой неизбежно окажемся если не на самом верху, то во всяком случае в касте кшатриев, но не шудр. А они — те, кому эволюция отмерила ровно одну ступень для развития — неизбежно будут нас ненавидеть, и их будет в тысячи раз больше. Я. Это. Знаю. Поверь.