Гори, венчальная свеча! - Елена Арсеньева

Переход от предсмертного ужаса к неге был слишком внезапным!Лиза почувствовала, что у нее ноги подкашиваются, и незнакомец, угадав, что онавот-вот упадет, подхватил ее в объятия.

Ее словно бы разом бросило и в жар, и в холод. Неодолимаяистома охватила тело… А когда его губы приблизились к ее губам, она будтосознания лишилась и почти не понимала, как вместе с ним склонилась долу. Золотистыеглаза полузакрылись… хриплый стон вырвался из горла, и здесь, на тех же камнях,на которых только что насиловали пленниц бекштаки, незнакомец быстро овладел еюпод тихие рыдания женщин, под хриплое дыхание все так же коленопреклоненныхвоинов. Чудилось, эти звуки, эти знаки покорности возбуждают его, ибо пыл егоказался неиссякаем!..

Она уже почти вознеслась на вершину счастья, когда вдругласки прекратились. Объятия незнакомца разжались. Лиза с долей разочарования,но с не угасшей еще на устах нежною улыбкою медленно разомкнула ресницы и вновьувидела над собою эти необыкновенные глаза. Еще влажные от только чтоиспытанного наслаждения. Но вместе с быстро высохшими слезами словно бы высохлав них вся живая, теплая, золотистая зелень, которая так очаровала Лизу. Теперьэти глаза были неподвижные, холодные и желтые.

Коротко улыбнувшись – верхняя губа чуть вздернулась, обнаживбелоснежные мелкие зубы, – он приподнялся, поправил складки своих шаровар игибко потянулся, отчего заиграли мускулы на его гладкой, смуглой груди.

Переступив через лежащую у его ног Лизу, он громко щелкнулпальцами, и поверженные бекштаки тотчас вскочили, выстроились, скрестив руки нагруди. Многопудовая Гюлизар-ханым поднялась только с их помощью, да и тоеле-еле, не в силах сдержать стона.

Незнакомец что-то быстро, неразборчиво приказал ей и скрылсяв почти неразличимой дверке в высокой стене, с которой недавно спрыгнул.

Яростно сверкая глазами, Гюлизар-ханым подхватила своюкамчу, и Лиза содрогнулась всем телом, ожидая, что вот сейчас ее опояшет жгучаяболь… Но вместо этого черная толстуха осыпала градом ударов стенающих хохлушеки неподвижно стоявших янычар. И тех и других будто ветром сдуло! Возле водоемаостались только Лиза и Гюлизар-ханым, которая медленно приблизилась к сжавшейсяв комок пленнице. Лиза все еще ждала удара, когда вдруг ощутила легкое, почтиласковое прикосновение к волосам…

Вскинула голову. Гюлизар-ханым держала на весу прядь еелегких, мелко закурчавившихся после мытья, пепельно-русых волос, в которыхпоигрывало солнце, и, поворачивая так и этак, откровенно любовалась ими, словнодрагоценной пряжею. Восхищенно покачала головою и встретилась с Лизою взглядом.В ее черных, только что полыхавших злобою глазах теперь плескалась загадочнаяусмешка.

– Я так и знала, что Аллах взглянет на тебя благосклонно! –произнесла она тихо, будто заговорщица.

– Кто это? – еле шевеля губами, промолвила Лиза, и дрожьневедомого прежде, таинственного ужаса внезапно сотрясла ее тело.

Гюлизар-ханым помолчала, а когда заговорила, в голосе еезвенела нежность матери, возносящей своего единственного ребенка, и фанатизммуэдзина, возносящего к Аллаху свой первый утренний эзан[46]:

– Это Сеид-Гирей, наш султан и повелитель!

Мраморные плиты приятно холодили босые ноги. Они все еще,казалось, горели после яростных усилий Гюлизар-ханым, которая почти суткипросто-таки не выпускала Лизу из своих могучих рук, чтобы должным образомприготовить ее к той «сладчайшей участи», которая ожидала ее отныне.

Распарив и намыв Лизу в душном хамаме[47] так, что сердцетрепыхалось у нее в горле от жары, а голова помутилась, Гюлизар-ханым приняласьсамозабвенно тереть ее загрубевшие от долгого пути ступни куском какого-тоочень легкого, пористого, шершавого камня, и скоро пятки Лизы сделались мягкимии розовыми, словно у ребенка. Гюлизар-ханым обрезала ей ногти и накрасилаладони хною, выщипала тонкими дугами широкие брови, долго и тщательно чесалачастым гребнем пышные русые волосы…

И хотя Гюлизар-ханым непрестанно ворчала по поводу Лизиной«отвратительной худобы», видно было, что она, в общем-то, довольна делом своихрук. Ну а в теле невольница, наверное, скоро прибавит, если будет каждый деньесть не жалкий огрызок сухой лепешки, запивая его скудным глотком студенойводы, а нежнейший шашлык из молодого барашка на косточках, и пышный лаваш, игроздья восхитительного, чуть подвяленного винограда, и засахаренную дыню, иеще чай с медом, и в придачу толстые, будто подушка, сырые ломти белоснежногосыра из козьего молока, и свежее ярко-желтое коровье масло, и коровье молоко,горячее и душистое, и…

Потом две маленькие и хорошенькие татарочки в длинных, допят, полосатых рубахах из басмы[48], посверкивая на Лизу любопытными чернымиглазенками, принесли такой ворох всяческого платья, что Лиза даже испугалась:уж не придется ли ей надеть на себя все это разом?!

Однако, оказывается, ей предстояло сделать выбор. Вернее, неей, а все той же Гюлизар-ханым; и та самозабвенно зарылась во множество малороссийскихплахт и сорочек, русских сарафанов, немецких пышных робронов с фижмами,турецких и татарских шальвар, кафтанчиков, рубах, безрукавок и еще каких-тоневиданных Лизою одежд, почти прозрачных или сшитых из столь скудных лоскутов,что примерившая их оказалась бы скорее раздетою, чем одетою!..

Наконец Гюлизар-ханым то ли притомилась, то ли осталасьдовольна выбором, однако она велела Лизе зажмуриться покрепче и приняласьодевать ее, вертя так же бесцеремонно и придирчиво, как только что перебиралаизобилие одежд.

Немало прошло времени, прежде чем она облегченно перевеладух! Похлопала в ладоши, в ответ послышался осторожный шелест босых ног, какесли бы несли что-то очень тяжелое, и Гюлизар-ханым голосом довольным, словномурлыканье большой кошки, велела Лизе открыть глаза.

Лиза покорно заглянула в зеркало да так и ахнула.