Расплата - Лайза Джексон

– Но хотя я считаю его просто донором спермы, он все же моя кровь и плоть. Я его единственный живой ребенок, и моя старая добрая католическая вера поднимает голову. Он упомянул, что я – это все, что у него осталось. – И в том, как он сказал ей это, что-то обеспокоило ее, что-то странное.

Отец Джеймс напряженно слушал, подперев голову руками и устремив на Оливию голубые глаза. Его квадратная челюсть была темной от щетины. На нем была черная рубашка и белый накрахмаленный воротник священника. Он был слишком привлекательным, чтобы посвятить свою жизнь богу. Он кого-то ей напоминал, но она не могла понять, кого именно. Вероятно, не слишком удачливого красавчика с телевидения или из второсортных фильмов.

Отец Джеймс Маккларен просто не походил на священника. Хотя на нем была одежда духовного лица, и он сидел в этой старинной комнате с арочным окном и широким полированным столом, на углу которого лежала открытая Библия, его гораздо легче было представить на футбольном поле или на мостике парусника.

Словно читая ее мысли, он улыбнулся, демонстрируя ровные белые зубы.

– Наверное, я должен вам посоветовать прислушаться к своему сердцу, заглянуть к себе в душу, найти мужество простить вашего отца за его грехи перед вами.

– Подставить другую щеку и отвести взгляд от всего, что он сделал?

– Он заплатил свой долг обществу. В глазах закона его наказание закончено, поэтому остается то, что он сделал вам: покинул вас и вашу мать, что вас смущает.

– Да.

– Я не намерен превращать это в банальность. Ребенку тяжело, когда его покидают. Я уверен, что и вам, и вашей матери было очень нелегко. Сейчас вы взрос лая, но это не значит, что боль просто исчезнет. Вы можете сказать, что вам все равно, что вы смирились с этим, что это, вероятно, даже к лучшему, но в душе остались шрамы. И если источник боли появляется снова как сейчас, когда ваш отец решил связаться с вами, это подобно тому, как если бы с заживающей раны содрали корку. Это болезненно. Раны снова могут закровоточить. Они словно горят. В памяти воскрешаются неприятные воспоминания, которые, как мы надеялись, были давно забыты. – Взглянув на нее, он не улыбнулся, и Оливия внезапно осознала, как темно в комнате и что единственный свет, не считая уличных фонарей, исходил от тусклой настольной лампы под зеленым абажуром.

Стены, казалось, сжимались, атмосфера сгущалась.

Отец Джеймс произнес:

– Я не могу вам сказать, как вы должны поступить, Оливия. Могу только предложить вам помолиться и поговорить об этом с богом. Посмотрите, что он скажет. – Священник развел руками. – Вероятно, это не тот ответ, которого вы искали, но это лучшее, что я могу предложить.

– Вот как?

– Что я вам скажу. Почему бы вам не пойти домой и не подумать об этом? Попробуйте разобраться в своей душе. Затем приходите ко мне снова через несколько дней, и мы это обсудим.

– А как быть, если он снова позвонит?

– Поступайте так, как вам подскажет сердце.

– А что, если сердце подсказывает мне обрушить на него все ругательства, которые можно встретить в книге? – спросила она, и он усмехнулся.

– Тогда убедитесь, что черпаете их из этой книги. – Он постучал двумя пальцами по уголку Библии, лежащей на столе.

– Вы бы поступили именно так?

– Я бы попытался. – Он вздохнул. – Знаете, я ношу этот воротник – он прикоснулся к белому кольцу на шее – но это не значит, что я знаю ответы на все вопросы. – Я всего лишь человек.

– А я-то думала, вы отмечены богом.

– Должен сказать, что мы все отмечены отцом небесным. – Он изогнул бровь. – Предлагаю вам спросить его. И затем послушать. Он ответит.

У нее не было такой уверенности, но она не стала спорить. Как-никак она пришла к отцу Маккларену за советом. Самое меньшее, что она могла сделать, это выслушать его.

– Спасибо, что уделили мне время.

– С большим удовольствием, – ответил он, и блеск в его глазах и теплое рукопожатие сказали ей, что он говорит искренне. – Позвольте проводить вас. – Он вышел из-за стола, прикоснулся к ее локтю, открывая дверь, и затем прошел по вестибюлю к парадному входу. Дюжины свечей, поставленных во исполнение желаний, мерцали в темноватом нефе, и от цветных окон отражался свет нескольких ламп. – Может быть, я увижу вас на мессе в это воскресенье, – предположил он, придерживая плечом открытую дверь. Холодный ветерок ворвался внутрь, отчего крошечные огоньки свечей дико заплясали.

– Я подумаю, – ответила она.

Он слегка прикоснулся к ее руке.

– Позвоните мне после того, как поговорите с богом.

Она заглянула ему в глаза... голубые... яркие... сексуальные. Они как-то не вязались с его набожностью.

– Хорошо, – пообещала она, и он отошел от нее. Но, закутываясь в куртку и обходя лужи на пути к пикапу Оливия чувствовала его взгляд. Сев за руль, она увидела, что он поднял руку, и помахала ему в ответ, затем вставила ключ в зажигание, надавила на газ и повернула запястье. Старый двигатель поскрипел пару секунд, немного помедлив, она попробовала еще раз. Усталый мотор наконец ожил, и пикап, подпрыгивая на рытвинах, выехал с парковки.

Ее сердце учащенно билось.

Потому что отец Маккларен прикоснулся к ней не только к руке. Гораздо глубже. Он затронул ее душу.

– Даже не думай об этом, – сказала она себе, глядя в зеркало заднего вида. Она не могла позволить себе увлечься священником. Полицейским тоже. Эти двое мужчин были неприступными. В высшей степени неприступными. Может, в этом и заключалась ее проблема, подумала она, набирая скорость на автостраде. Может быть, она интересовалась только теми мужчинами, с которыми не просто, с кем она вряд ли сможет завести роман.

Так почему же ты не рассказала отцу Маккларену о своих видениях? Почему не доверилась ему? Ты боишься, что он тоже может счесть тебя чокнутой, как и Рик Бенц?

Капли начавшегося дождя брызгали по ветровому стеклу. Она включила дворники и знала, что не сможет поговорить со священником. Пока не сможет. Она будет выглядеть дурочкой. Он уже знал, что ее отец уголовник, и скоро, вне всякого сомнения, она расскажет ему о своей матери, меняющей мужей одного за другим. Поэтому сейчас она не станет заводить речь о бабушке, которая наряду с католицизмом занималась вуду, а также умолчит о том, что у нее бывают видения об убийствах... по крайней мере, о том, что одно из них было совершено священником.

Он навсегда спишет ее со счета, если она упомянет эту маленькую подробность.

Так что пока она придержит язык.

В голове у Бенца вертелись имена святых. Святая Сесилия. Святая Жанна д'Арк. Святая Мария Магдалена.

Все они разные. Каждую обессмертили на медальоне, который намеренно оставлялся на месте преступления. Зачем? Бенц размышлял над этим, пока его компьютер выдавал страницы информации на каждую из замученных женщин. В чем был смысл? Повернувшись на стуле он взял первую страницу о святой Сесилии, покровительнице музыкантов, поэтов и грешников. Он просмотрел ее жизнеописание, затем перешел к рассказу о ее смерти. Его нервы напряглись. Сесилия, или Цецилия, была приговорена к смерти за нежелание отречься от христианской веры. Она должна была умереть от удушья в своей ванной комнате от дыма из печи, а когда это не сработало, ее пытались обезглавить тремя ударами в шею, что также оказалось безуспешным, и после нападения она прожила еще несколько дней.