След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше - Стивен Эриксон

дураком. — Голос его звучал бесстрастно, но внушал необъяснимый страх.

— Мне очень жаль, но эти двое мертвы. Может, ты в шоке или что-то вроде того. Бывает. Кораблекрушение, да? Мало того что вы явились без приглашения, так еще взгляни, что ты сотворил со Страхотопом. Повелитель Клыкозуб вряд ли будет рад, но меня это не касается. Я… в общем, по закону я должен тебя арестовать, и все. Закон гласит, что вы должны отвечать за свои поступки.

— Кто — мы? Я тут только один.

— Думаешь, это смешно? Вовсе нет.

Отступив назад и стараясь не заглядывать во внутренности несчастного Страхотопа — хотя, можно сказать, они уже стали наружностями, — Хордило переключил свое внимание на новоприбывших.

— А, вот ты где, Корбал, — заговорил высокий мужчина с острой бородкой. — Что ты нашел?

— Голема, Бошелен, — ответил тот. — Он замахнулся на меня топором. Мне это не понравилось, но я вовсе не хотел его сломать.

Тот, кого назвали Бошеленом, подошел ближе, разглядывая Страхотопа.

— Явное отсутствие воображения — как думаешь, Корбал? Надлежащего вида лицо было бы куда действеннее с точки зрения внушения ужаса и прочего. Но вместо этого — чем может напугать перевернутое помойное ведро? Разве что уморить хохотом.

— Не говорите так, хозяин, — сказал третий незнакомец, набивая ржаволистом трубку, хотя зубы его стучали от холода. — Уж вам-то известно, как я должен умереть и все такое.

— Уверен, — возразил Бошелен, — что вы, любезный Риз, обладаете достаточно утонченным чувством юмора, чтобы не пасть жертвой столь неуклюжей попытки.

— Полагаю, это довольно-таки забавно, но вы правы — со смеху я точно не лопну.

Стоявший за их спинами Шпильгит чуть ли не подпрыгивал от нетерпения.

— Хордило, может, тебе лучше препроводишь этих двоих господ на аудиенцию к повелителю Клыкозубу? А мы пока отведем их слугу в «Королевскую пяту», чтобы он мог согреться и поесть горячего. Гостеприимство Спендругля и все такое.

Хордило откашлялся было, но Корбал заговорил первым:

— Бошелен, этот человек назвал меня дураком.

— Вот как? — протянул Бошелен. — И что же, он еще не взял свои опрометчивые слова обратно?

— Нет.

— Это всего лишь недоразумение, — проговорил Хордило, внезапно почувствовав, что потеет. — Естественно, ваш спутник не дурак. Приношу свои извинения.

— Ну вот и славно, — вздохнул Бошелен.

— Однако, — продолжал Стинк, — он убил одного из големов повелителя. И еще он хочет забрать с собой в крепость два этих трупа, потому что считает их своими друзьями. Так что, если честно, не знаю, кто он на самом деле, но готов допустить, что он не дурак. Повелитель Клыкозуб, естественно, может счесть иначе, но тут уже не мне решать. Так что, господа, идем?

— Послушай, Хордило… — начал Шпильгит.

— Хорошо, — поспешно ответил Хордило тот, — можешь забрать слугу, пока он совсем не заледенел.

Бошелен повернулся к своему слуге:

— Ступайте, Риз. Вечером мы вас позовем.

Стинк мрачно усмехнулся.

— Ладно, хозяин. — Риз взглянул на Страхотопа, затем на Хордило. — Так сколько, говоришь, таких созданий у вашего повелителя?

— Еще два, — ответил Хордило. — Это был Страхотоп. Другие — Брюходер и Костолом.

Риз закашлялся, поперхнувшись дымом.

— Боги, ваш повелитель сам их так назвал?

— Повелитель Клыкозуб Коготь Терзающий — великий чародей, — сказал Хордило.

— Прошу прощения, повелитель… кто?

— Идите, Риз, — приказал Бошелен. — Местные имена собственные можно обсудить и попозже.

— Имена собственные, хозяин? Гм… естественно, почему бы и нет? Ладно, Шлюпгит…

— Шпильгит.

— Виноват… Шпильгит, ведите же меня в эту благословенную гостиницу.

Хордило посмотрел им вслед, с искренним восхищением задержав взгляд на покачивающемся задике Фелитты, после чего вновь повернулся к двоим чужакам и поднял меч:

— Мне он понадобится, господа? Или пойдете мирно?

— Мы великие сторонники мира, — сказал Бошелен. — Прошу вас, уберите свой меч, сударь. Уверяю вас, мы с нетерпением ждем встречи с вашим повелителем.

Хордило поколебался, но, поняв, что больше не чувствует собственных пальцев, убрал меч обратно в ножны.

— Ладно. Следуйте за мной, и побыстрее.

Писарь Грошемил смотрел, как корчится в оковах Теплец Скромник. В камере воняло человеческими испражнениями, и Грошемилу приходилось зажимать нос надушенным платком. Но по крайней мере, здесь было тепло: огромная жаровня на треноге шипела, трещала и разбрасывала искры каждый раз, когда его повелитель решал, что пора подогреть железное клеймо.

Теплец Скромник, чье свисающее с цепей несчастное изломанное тело сотрясали судороги от рыданий, представлял собой жалкое зрелище. Именно этим закончились в итоге споры двух братьев, так и оставшиеся неразрешенными. Непонимание росло, каждый окапывался на своих позициях, дискуссии за столом во время завтрака сменялись зловещим молчанием, и вскоре один из них, одурманенный зельем, очнулся в оковах в камере пыток. Грошемил радовался, что был единственным ребенком в семье, и хотя он сам тоже несколько раз оказывался в оковах, но лишь в наказание от отца за то, что болтался по улице после захода солнца или ленился учиться писать и считать. Так или иначе, будь у него брат, он никогда не воспользовался бы железным клеймом для бхедеринов, которое могло бы за один прием заклеймить пятилетнего ребенка с ног до головы. Наверняка хватило бы пробойника для ушей, вроде того, который применяли пастухи для коз и овец.

На лице несчастного Теплеца уже начал проступать след от клейма, поперек носа и обеих щек. А потом Клыкозуб приложил клеймо под углом, прижигая сперва одно ухо, затем другое. Жуткая красная полоса разделила когда-то красивую физиономию Теплеца на две половины, верхнюю и нижнюю.

«А ведь родные братья…»

Что-то напевая себе под нос, Клыкозуб помешал угли.

— Эффект снижается, когда поверх старого рубца образуется новый, — сказал он, поднимая обеими руками клеймо и хмуро глядя на приставшие к нему клочки плоти. — Эй, писарь! Пробуди мое воображение, будь ты проклят!

— Может, вернуться к чему-нибудь более деликатному, мой повелитель?

Клыкозуб бросил на него взгляд:

— Деликатному?

— Изысканному, мой повелитель. Точному и аккуратному, но мучительно болезненному?

— Гм… мне нравится эта мысль. Продолжай!

— Ногти…

— Уже было. Ты что, слепой?

— Они снова отрастают, мой повелитель. Нежные и розовые.

— Так… что еще можешь предложить?

— Сдирать кожу полосами?

— Да от его кожи уже осталось одно лишь название, писарь. Нет, это бессмысленно.

Теплец перестал рыдать и поднял голову:

— Умоляю тебя, брат! Я не могу больше! Мой разум сломлен, тело разрушено. Мое будущее состоит из ужасной боли и страданий, а