Муж и жена - Уилки Коллинз

Болезненная судорога опять искривила его лицо. Неужели память сыграла с ним эту злую шутку, перенесла его в тот давний вечер на вилле в Хэмпстеде? И он видел мысленным взором распростертую у своих ног несчастную женщину…

— Так что же выборы? — столь же внезапно вернулся он к настоящему. — Мой ум не привык к праздности. Ему необходимо занятие.

Джулиус точно и кратко описал положение дел. Отец слушал одобрительно, заметив только, что незачем было уезжать от избирателей в самый разгар выборной кампании. Напрасно леди Холчестер вызвала сына в Лондон. Какой толк сидеть возле его кровати, когда Джулиус должен выступать сейчас перед избирателями?

— Это неправильно, Джулиус, — сказал он раздраженно. Неужели ты не понимаешь?

Обещав Джеффри упомянуть о нем на свой страх и риск, Джулиус вдруг увидел возможность заговорить о брате.

— Нет, это правильно, сэр, — возразил он. — Я не мог поступить иначе. Того же мнения и Джеффри. Брат очень волнуется из-за вас. Он сейчас в Лондоне, приехал со мной.

Лорд Холчестер бросил на старшего сына взгляд, в котором смешались ирония и удивление.

— Я же говорил тебе, — возразил он сыну, — что болезнь не повлияла на мой рассудок. Джеффри волнуется из-за меня? Волнение — свойство, присущее цивилизованным людям. Человек, задержавшийся на стадии дикости, не способен волноваться.

— Мой брат не дикарь, сэр.

— Его желудок всегда полон, его тело покрыто одеждой, а не размалевано охрой. По этой мерке брат твой, конечно, существо цивилизованное. Во всем остальном он — дикарь.

— Я понимаю вас, сэр. Но я хотел бы сказать несколько слов в защиту его образа жизни. Он тренирует в себе силу и мужество. А сила и мужество, по-своему, прекрасные свойства, согласитесь.

— Прекрасные — постольку поскольку. А вот поскольку? Осведомись об этом у Джеффри. Попроси его написать без ошибок хоть одно предложение. И увидишь, поможет ли ему в этом его хваленое мужество. Заставь его читать книги, необходимые для получения степени, и он заболеет, несмотря на все свои бицепсы. Ты хочешь, чтобы я увидел твоего брата? Ничто не заставит меня видеть его, пока он полностью не изменит образа жизни, как ты изволил выразиться. Но у меня все-таки осталась надежда. По-моему, спасти его может только одно — влияние умной женщины, обладающей всеми преимуществами рождения и состояния, то есть тем, что может пробудить уважение и в дикаре. Если он хочет вернуть себе право войти в этот дом, пусть сначала вернет себе положение в свете и приведет ко мне жену, которую мы с матерью могли бы принимать у себя и которая могла бы обелить его в наших глазах. Если это произойдет, моя вера в Джеффри возродится. Но пока этого нет, пожалуйста, не поминай даже имени брата в моем доме. Давай лучше вернемся к твоим выборам. Я хочу дать тебе совет. Ты поступишь разумно, если сегодня же вечером уедешь домой. Подними мне повыше подушки, так легче говорить.

Джулиус поднял подушки повыше и опять умолял отца поберечь себя. Но все его слова были бессильны перед волей человека, проложившего путь наверх сквозь хитросплетения политических интриг и достигшего таких высот, о каких мало кто может мечтать. Беспомощный, бледный, только что вырванный из объятий смерти, он лежал, прикованный к своему ложу, и переливал в сына всю ту житейскую и политическую мудрость, которая помогла ему стяжать столько земных наград. Он не забыл ни одной малости, ни одного напутствия, кои могли служить сыну путевой звездой в его странствии по опасным политически тропам, которые сам он прошел так смело и с таким успехом. Разговор длился еще час, пока этот несгибаемый старец, в изнеможении закрыв глаза, не согласился съесть ужин и отдохнуть. Он уже едва шевелил губами, но все-таки не мог не воскликнуть:

— Великая карьера ждет тебя, Джулиус! Я ни о чем так не жалею, как о палате общин.

Обретший наконец свободу, Джулиус тотчас направил стопы свои на половину матери.

— Говорил ли что-нибудь отец о Джеффри? — первое, что спросила мать, когда он вошел к ней.

— Отец дает Джеффри последнюю возможность примирения. Если, конечно, Джеффри воспользуется ей.

Лицо леди Холчестер омрачилось.

— Знаю, — сказала она разочарованно. — Эта последняя возможность — степень бакалавра. Никакой надежды, дорогой. Абсолютно никакой! Ах, если бы он согласился на что-нибудь попроще. Такое, чему я могла бы помочь…

— Вы и можете помочь, — прервал ее Джулиус. — Дорогая матушка! Поверите ли? Последняя возможность для Джеффри — женитьба!

— Ах, Джулиус, что ты говоришь! Какое счастье, даже не верится!

Джулиус слово в слово повторил условие отца. Слушая сына, леди Холчестер помолодела на двадцать лет. Когда он закончил, она позвонила в колокольчик.

— Кто бы ни пришел, — сказала она явившемуся слуге, — меня нет дома.

Леди Холчестер повернулась к сыну, поцеловала его и усадила рядом с собой на софу.

— Джеффри не упустит этой возможности, — сказала она радостно. — Я ручаюсь за это. У меня на примете есть три невесты, и любая придется ему по вкусу. Давай, дорогой мальчик, обсудим каждую и решим, кто из трех больше понравится Джеффри и какая лучше подойдет требованиям отца. Потом ты поедешь в гостиницу к Джеффри, бумаге такое важное дело доверять нельзя.

Мать и сын углубились в составление матримониальных планов и нечаянно посеяли семена, давшие в скором будущем самые ужасные всходы.

Время перешло за полдень, когда была наконец выбрана невеста для Джеффри и брат его получил длинное наставление, как лучше склонить Джеффри к женитьбе.

— Не уходи от него, пока не получишь согласия, — были последние слова, с которыми леди Холчестер проводила сына в гостиницу Нейгла.

— Если Джеффри не ухватится за мое предложение, — ответил Джулиус, — я соглашусь с отцом, что случай безнадежный. И поступлю, как отец: навсегда вычеркну Джеффри из моей жизни.

Столь сильные выражения были чужды старшему сыну лорда Холчестера. Нелегко было вывести из равновесия этот дисциплинированный и размеренный характер. Не было на свете более разных людей, чем эти два брата. Как ни прискорбно, но истина требует признать, что ближайший родственник «первого весла» Англии превыше всего ставил развитие интеллекта. Этот вырождающийся британец глотал огромное количество книг, но не мог проглотить и полпинты пива. Выучил несколько иностранных языков, но не сумел научиться грести. Усвоил дурную привычку, вывезенную из-за границы, — играл в свободную минуту на музыкальном инструменте, и не мог усвоить чисто английскую добродетель — способность отличить в конюшне хорошую лошадь от плохой. Вообразите — не имел ни бицепсов, ни книжки для записей пари! Как при всем этом он умудрялся жить, одному небу известно. Он во всеуслышание признавал, что не считает лай гончих услаждающей слух музыкой. Он мог поехать в чужие края, узреть непокоренную вершину и равнодушно от нее отвернуться. Такой не полезет тут же покорять ее, британская гордость не взыграет в нем. Подобные типы нередко встречаются среди низшей породы людей, обитающей по ту сторону Ла-Манша. Возблагодарим же Бога, сэры, что английская земля никогда не была и не будет для них благодатной почвой.