Притчи. Ведический поток - Сергей Александрович Кукушкин

риса, просто и естественно, а иногда застенчиво, как делились бы с любым другим голодным человеком.

Нравилось ему бывать и в ремесленных кварталах: подмастерья, трапезничавшие все вместе за одним столом, всегда выделяли нищенствующему дервишу равную долю.

Иное дело — особняки знати. Чем богаче и сановней был вельможа, тем спесивей были его слуги. Они похвалялись размерами хозяйских подаяний, как евнухи похваляются мужскими атрибутами своих падишахов. Но это не забавляло, а скорее удивляло Джалалиддина.

За одну весну и лето он узнал город и его обитателей лучше, чем за все предшествующие годы.

Наконец, Сеид отменил чистку нужников: «Ты исполнил урок. Но помни: душу очистить трудней, чем отхожие ямы».

Избавившись от преследовавшего его днем и ночью зловония, Джалалиддин испытывал теперь терзания голода. Его наставник считал голод ключом, открывающим скрытые силы в природе человека.

Однажды, когда муки голода стали нестерпимыми, наставник вывел его в город. Они пошли к мясным рядам. Мясник удивленно и почтительно поспешил навстречу шейху. Святые отцы сюда не заглядывали. Сеид остановил его жестом, и, указав на желоб с потрохами, сказал:

— Когда мне становилось невтерпеж, я приходил сюда и говорил себе: «Эй, слепое себялюбие! Ничего другого, кроме этой собачьей еды, я тебе дать не могу. Если хочешь, ешь!»

Трое суток отвращение не давало Джалалиддину проглотить ни куска пищи. К осени голод стал настолько привычным, что он научился с ним справляться, подвязывая камень к животу.

И тогда наставник задал новый урок. Сеид наказал ему по много часов без сна читать суры Корана в самых неудобных позах. Следовало повторять суры до тех пор, пока само звучание, мелодия стиха, не станет вызывать образы и видения.

Закалив волю мюрида, научив его преодолевать себя, шейх стал обучать его сосредоточенности. Шейх перестраивал мышление своих мюридов на метафизический лад.

После того, как испытали они все, что может испытать человек, он учил их перевоплощаться в растения и животных, в отвлеченные страсти и желания. И Джалалиддин, фантазия которого не знала предела, преуспел в этом быстрее всех.

Миновала зима, снова весна сменилась летом. Джалалиддин оброс волосами. Наставник с тайным удовлетворением наблюдал, как быстро продвигается ученик, озадачивая его иногда неожиданным ходом своих мыслей. Образы, в которые фантазия облекала чувства, не приходили в голову его наставнику. То был знак, что путь, по которому он ведет Джалалиддина, близится к концу.

Весной третьего года Сеид призвал Джалалиддина к себе.

— Годы мои на исходе, — сказал он. — Хочу я, чтобы при мне прошел ты искус уединения.

Сеид приказал подготовить келью, принести туда коврик, кувшины с водой, ячменный хлеб. И на следующее утро сам ввел в нее Джалалиддина, благословил и оставил одного, замуровав дверь.

Сорок дней продолжался искус уединения. Дважды заглядывал к нему наставник через узкое оконце. Он менял пустые кувшины на полные и удалялся. Первый раз ученик сидел в оцепенении, ничего не замечая, втянув голову в плечи. Во второй раз он застал Джалалиддина в слезах: тот стоял лицом к стене, рыдания душили его. Шейх не стал его тревожить.

Наконец, подошел срок. Последнюю ночь шейх провел без сна. Он очень волновался за своего мюрида. На рассвете он приказал выломать дверь и первым вошел в келью.

Джалалиддин стоял посередине. Сквозь тусклое оконце в потолке падал слабый свет. На губах его играла едва заметная печальная улыбка.

В мире нет ничего, что было бы во вне.

Все, что ищешь, найдешь ты в себе!

Эти слова Джалалиддина, первые за сорок дней, привели наставника в неописуемый восторг, ведь он ответил на стих Корана, мелькнувший в голове шейха.

Мюрид, увидевший мысли наставника, перестал быть мюридом. Он стал познавшим — арифом.

— Ты познал все науки — явные и сокровенные, — произнес шейх. — Да славится Господь на том и на этом свете за то, что я удостоился милости лицезреть своими очами твое совершенство. С именем Его ступай и неси людям новую жизнь, окуни их души в благодать…

В тот же день шейх повязал Джалалиддину чалму улема, выпустив конец на правое плечо. Он облачил его в плащ с широкими рукавами — хырку, который носят арифы. А затем объявил мюридам, что слагает с себя обязанности их наставника, которые отныне будет исполнять достойный сын своего отца, сын Султана улемов.

Джалалиддин снова стал мюдеррисом в медресе Гевхертиш и наставником дервишской обители. Он участвовал в диспутах с богословами, на которые был открыт доступ всем.

Люди стали для него понятней. Он читал в них, как читал открытую книгу. Речь его стала скупей и убежденней и, главное, брала за сердце. Его слово всегда било в цель. Все многолюдней становились его маджлисы (собрания), прибавилось в обители и мюридов. «Толкуют мне о чуде, — говорил он своим ученикам. — Дескать, имярек за один день добрался до Каабы. Но на такое чудо способен и самум, за миг он долетит туда, куда захочет. Избавиться от двойственности, возвыситься из низости, подняться из невежества до разума, из бездуховности придти в мир духа — вот это чудо!»

Минул еще год. Поначалу Джалалиддин каждый вечер продолжал беседы с наставником, делился мыслями. Потом беседы стали все реже. Сеид все чаще уединялся.

Несколько раз заводил он речь о своем желании уехать в Кейсери. Но тот и слышать не хотел об этом:

— Отчего шейх хочет лишить меня друга и наставника? Разве плохо ему с нами?

— Два льва в одной пещере не живут, — ответил Сеид. — А друга ты вскоре себе обретешь!

Как-то летним жарким днем мюриды, желая угодить старику, посадили его на мула и повезли за город, в прохладу садов. Сеид задумался о своей жизни и не заметил, как мул, подойдя к обочине, потянувшись к зеленой траве, прыгнул через канаву. Сеид упал и сломал ногу. Оповещенный о несчастье, примчался Джалалиддин. Он раскроил ножом мягкий сапог, смазал место перелома болеутоляющей мазью, приложив травы, вытянул кость и крепко затянул ее в лубок из дубовой коры.

Сеид перенес всю эту операцию не поморщившись. Но когда она была закончена, молвил с глубоким упреком:

— Ну и мюрид у меня, молодец! Сначала перебил желание шейха уехать, а потом, чтобы он не мог осуществить его, перебил и ногу!

Краска раскаяния залила лицо Джалалиддина: какое имел он право удерживать наставника, если его сердце тянулось к свободе!

Вскоре нога зажила. Сеид начал готовиться к отъезду. С горьким чувством отпускал старика Джалалиддин, словно знал, что им больше не увидеться. Слишком уж слаб был Сеид.

Путник