Вольные стрелки. Вождь гверильясов. - Майн Рид

чего ты пристал ко мне? Я спать хочу… Это такая порода обезьян, понял?

— А! Ну, обезьяны — народ неопасный, можно опять заснуть, — сказал успокоенный охотник, собираясь повернуться на другой бок.

— Они хотят перебраться через реку, — продолжал совсем проснувшийся Рауль.

— Вплавь? — спросил я. — При таком быстром течении?

— Да, как же! Обезьяны скорее бросятся в огонь, чем в воду. Они устроят мост.

— Мост? Как так!

— А вот подождите немного, капитан, — увидите сами.

На противоположном берегу показалось стадо обезьян под предводительством седобородого самца, которому все повиновались, как солдаты — начальнику.

Это были araguatoes (Simia ursina) из породы обезьян-ревунов. Они принадлежат к виду, известному под названием monos colorados (красных обезьян). Величиной они с гончую собаку, какими пользуются для травли лисиц. Самки немного меньше самцов. Они несли детенышей у себя на плечах или же нежно прижимали их к груди. Но и самки и самцы были темно-красного цвета, имели длинные бороды и огромные, в метр длиною, хвосты. Их голые, с толстой загрубевшей кожей концы служили, по-видимому, очень удобным орудием для цепляния. Даже детеныши цеплялись за своих матерей не руками и ногами, а хвостами.

Когда все стадо остановилось на берегу, один из самцов — нечто вроде адъютанта или главного разведчика — подбежал к самому краю скалы, выдававшейся над рекой, измерил взглядом расстояние до другого берега, внимательно вгляделся в склоненные над водой деревья и возвратился с докладом к начальнику. Последний выслушал его и что-то крикнул. Из середины стада выделились несколько обезьян, ответили таким же криком и дали остальным знак следовать за собой. Поднялся шум и гвалт. Штук двадцать или тридцать ловко вскарабкались на вершину дерева и выбрали крепкий сучок. Затем одна из них обмотала вокруг него конец хвоста и повисла головою вниз. Другая зацепилась хвостом за голову и плечи первой и тоже повисла. Третья зацепилась хвостом за вторую, четвертая — за третью, и таким образом в конце концов составилась длинная цепь, последнее звено которой касалось земли.

Эта живая цепь начала раскачиваться взад и вперед с регулярностью маятника, постепенно все усиливая и ускоряя движение, причем обезьяна, висевшая ниже всех, каждый раз отталкивалась руками от земли. Дерево, выбранное для этих маневров, был виргинский тополь, у которого мало выдающихся сучков, и потому оно не стесняло свободы движений.

Раскачивание продолжалось до тех пор, пока последняя в цепи обезьяна не перекинулась через реку и не уцепилась за стоявшее там дерево. Маневр этот должен был быть исполнен так искусно, чтобы средние звенья цепи не пострадали от сильного толчка. Для этого передняя обезьяна должна стараться уцепиться за противоположное дерево на наивысшей точке кривой, описываемой животными в воздухе. Таким образом над водой повис мост, по которому с завидной быстротой перешло все стадо, состоявшее, по крайней мере, из четырехсот голов…

Это было одно из самых любопытных зрелищ, какие мне приходилось видеть в жизни. Трудно описать уморительные гримасы обезьян, бежавших через мост, более крупных самцов, самок с детенышами, вцепившимися в спины матерей. Обезьяны, изображавшие собой мост, что-то беспрерывно болтали и кусали за ноги перебиравшихся по ним товарищей, словно подгоняя их…

Наконец все стадо очутилось на противоположном берегу. Но как теперь переправится сам «мост»? Этот вопрос очень занимал меня. Очевидно, придется отделиться от тополя той обезьяне, которая является номером первым, но тогда переместится сразу точка опоры: ведь конец «моста» на том берегу был подвешен ниже, а от толчка номер первый с полдюжиной товарищей может шлепнуться в воду…

Мы с нетерпением ожидали решения этой интересной задачи.

Но вот одна из переправившихся на ту сторону обезьян зацепилась хвостом за последнее звено моста. За нее уцепилась другая, за ту третья, и мост удлинился, таким образом, на дюжину здоровых обезьян. Последняя взбежала на высокую ветку и подтянула за собой весь мост, принявший горизонтальное положение.

Затем последовал крик, вероятно, обозначавший, что все в порядке, обезьяны, составлявшие конец моста на нашем берегу, отцепились от ветки и разом перемахнули на ту сторону…

Это совершилось так быстро, что мы не в состоянии были проследить всех подробностей процедуры. После этого все обезьяны исчезли в чаще леса…

— Ну, ну! — воскликнул Чэйн, разводя руками. — В этой стране животные куда умнее людей, честное слово! Как они ловко все это проделали, бестии, просто завидно делается!..

Все громко рассмеялись…

Однако нам пора было в путь. Сон освежил нас. Гроза ушла, и длинные лучи солнца, близкого к закату, проникали сквозь широкие листья пальм; пели птицы. Над нашими головами мелькали пестрые попугаи, кардиналы и трогоны. На ветках сидели с глупым видом туканы с огромными горбатыми носами.

Мы перешли реку — вода уже спала после дождя, — и углубились в чащу леса.

Глава XLVII

СНОВА В ПЛЕНУ

Мы направились к Пуенте-Насиональ. На полдороге жил приятель Рауля, на которого, по его словам, можно было рассчитывать, как на него самого. Ранчо этого человека расположено в уединенном месте, невдалеке от дороги, ведущей в монастырь Сан-Мартина.

— Там поужинаем и переночуем, — говорил француз. — Надоело уже валяться в лесу на мокрой траве…

Мы достигли ранчо около полуночи, но ни сам Хозе Антонио, ни его семья, состоявшая из жены и дочери, еще не спали. Они сидели за столом при свете толстой восковой свечи.

Сначала хозяин очень неласково встретил пятерых оборванцев, но, узнав Рауля, превратился в любезнейшего человека.

Хозе Антонио был уже старик, седой и худощавый, с проницательными глазами, в кожаной куртке и брюках. Он сразу понял, кто мы такие.

Но, несмотря на радушный прием, Рауль был чем-то обеспокоен; я заметил, как внимательно осматривал он единственную комнату ранчо.

— No han cenado, caballеros? (Вы не ужинали, сеньоры?) — спросил Хозе Антонио, оглядывая нас.

— Ni comido, ni almorzado (не завтракали и не обедали), — сказал Рауль.

— Carambo! Рафаэла! Хесусита! — воскликнул хозяин, делая один из тех знаков, которые у мексиканцев заменяют целую речь.

Эффект этого знака был просто волшебный. Хесусита, восемнадцатилетняя дочь хозяина, побежала к очагу, а Рафаэла, жена его, схватила связку хвороста и бросила в очаг. Раздуваемый пальмовою ветвью, огонь весело затрещал, вода начала закипать, мясо поджаривалось, черные бобы весело плясали в горшке, пенился шоколад, и мы уже предвкушали вкусный ужин.

Между тем Рауль все что-то поеживался и косился.

В темном углу хижины сидел маленький, худенький человечек в одежде католического монаха. Я знал, что Рауль терпеть не может мексиканских монахов, и потому приписывал его смущение присутствию одного из них и не ошибся.