Северный свет - Дженнифер Доннелли

Я живу в Северных Лесах, мысленно возразила я. «Адирондак» – название из брошюрок, которыми в наши края заманивают туристов. Красивое и затейливое, как те поддельные разукрашенные мушки для наживки, которые Чарли Экклер продает приезжим. Никто из местных не стал бы ими пользоваться даже под страхом смерти.

– Так ответь же, – продолжала эта дама, – где мне искать индейцев?

Я нервно кашлянула, боясь, что сейчас опять сморожу глупость и они станут надо мной потешаться.

– Ну, у нас есть семейство по фамилии Траверси, мадам. И еще одна семья – Деннис. Говорят, они из племени абенаки. Они плетут корзинки из травы-зубровки и продают в Игл-Бэе, на станции.

Женщина наморщила нос.

– Это фальшивые индейцы. А мне нужны подлинные. Благородный дикарь на фоне девственной природы. Первобытный человек во всей его красе и славе.

– Простите, мэм, но я не знаю… – начала я, испытывая мучительную неловкость.

Внезапно у стола появился Уивер и стал доливать воду в графин. Я понятия не имела, как он тут оказался, и сразу поняла, что это не к добру. Потому что это его выражение лица было мне слишком хорошо знакомо.

– Вам бы повидать Моуза Лавойе, мэм, – сказал он. – Вот уж кто чистокровный индеец. Из сент-риджесских могавков. Живет за Большой Лосиной станцией. В вигваме, прямо в лесу.

Я разинула рот от изумления.

– Ну вот тебе, Модси, все как ты хотела! – сказал тот джентльмен.

– Потрясающе! – воскликнула женщина. – Как мы его узнáем?

– О, мэм, его трудно не заметить. Он ходит в штанах из оленьих шкур. Правда, только в холода. А в теплое время года на нем набедренная повязка и ничего больше. А, еще ожерелье из медвежьих зубов. И перья в волосах. Дойдете до отеля «Саммит» и спрóсите Краснокожего Моуза.

Я чуть не поперхнулась. Моуз Лавойе, конечно, индеец, но только ни в каком вигваме он не жил. А жил он в бревенчатом доме и ходил в рубахе и штанах с подтяжками, как и прочие мужчины. Со знакомыми он был приветлив, однако стоило ему напиться, как его норов давал себя знать: Моуз подрался бы и с паровозом, если б решил, что тот косо на него посмотрел. Он не раз колотил окна в «Саммите» и наверняка открутил бы голову любому дурачку-туристу, который рискнул бы обратиться к нему «Краснокожий Моуз», а не «мистер Лавойе».

– Самый настоящий краснокожий! Да это же идеальный проводник! Вот кто покажет нам Ха-Ди-Рон-Да!

Уивер осклабился.

– Не сомневайтесь, мэм! Уж покажет так покажет.

Я догнала его у стола с кофейниками.

– На твоей совести будут четыре трупа, Уивер Смит! Надеюсь, твоя душенька довольна?

– А нечего над тобой потешаться, – ответил он. – И нечего называть меня цветным.

– Уивер, они не называли!

Он ненавидит это слово – цветной. Говорит, он человек, а не карандаш.

– Называли, называли. Вчера вечером, когда только заселились, и сегодня за завтраком. Ты видела Моуза Лавойе, когда он в ярости?

– Только издали.

– Вот и я. Так что, надеюсь, теперь мы с этой компанией квиты.

Уж на что мне не повезло со столом номер семь, но стол номер шесть оказался еще хуже. Вообще хуже некуда. За ним сидел всего один мужчина, некий мистер Максвелл. Щуплый лысоватый заморыш. И потный, хотя было не так уж и жарко. Мужчин, которые потеют, когда не жарко, надо обходить десятой дорогой. Перед ним лежало меню, и он изучал его, очень низко склонившись над столом, сощурившись и промокая платочком лоб.

– Я случайно очки в номере забыл, – сказал он наконец. – Вы не прочтете мне вслух раздел «закуски»?

Я подумала, что у него совсем худо со зрением, потому что, говоря это, он смотрел мне не в лицо, а на грудь.

– С удовольствием, – наивно сказала я, не подозревая подвоха. Наклонилась над столом и начала читать: – Буженина, цыпленок на вертеле, отварной язык…

Едва я дошла до заливной телятины, как он отбросил салфетку, лежавшую у него на коленях. Под салфеткой обнаружилось нечто похожее на франкфуртскую сосиску. С той разницей, что я никогда раньше не видела, чтобы сосиска стояла стоймя.

– Мне заливную телятину, – заявил он и снова прикрылся салфеткой.

Я бросилась в кухню. Щеки мои так пылали, что Стряпуха немедленно это заметила.

– Что ты натворила? – рявкнула она. – Небось уронила что-то?

– Нет, мэм, я… я споткнулась, – солгала я, не в силах признаться, что произошло на самом деле – ни ей, ни кому другому.

Фрэн, забирая заказ, услышала нас и подошла ко мне.

– Стол номер шесть? – прошептала она.

Я кивнула, отвернувшись.

– Грязная скотина! Он и мне вчера это устроил. Ты точно должна что-то уронить! Например, кувшин с ледяной водой. Прямо ему на колени! Не возвращайся туда, Мэтт. Пусть Уивер обслужит этот стол.

– Фрэн! Где ты там? – заорала Стряпуха. – Быстрей хватай…

Но Фрэн так и не узнала, что ей хватать, потому что в этот миг кухня подверглась обстрелу.

Раздался взрыв – громче пушечной пальбы в Олд-Фордже на Четвертое июля. Мне в жизни не было так страшно. Ада пронзительно закричала. Я тоже. «О майн готт!» – завопил Генри. Снаряд взвился в воздух, угодил в одну из газовых ламп, и вниз обрушился град стеклянных осколков. Мы с Адой нырнули за ледник, вцепившись друг в друга. Раздался еще один взрыв, и еще один, и снова крики, и снова осколки. Я осмелилась поднять взгляд: в потолке с полдюжины вмятин, еще несколько ламп разлетелось вдребезги, окно разбито…

Я ощутила на лице что-то мокрое. И горячее.

– Ада! – в ужасе позвала я. – Ада, у меня, кажется, кровь течет.

Ада подняла голову и осмотрела меня. Потом прикоснулась к моей щеке. Я глянула на ее пальцы, думая, что увижу алое, – но увидела белое. Ада понюхала пальцы.

– Пахнет молоком, – сказала она.

Мы осторожно поднялись на ноги, по-прежнему держась друг за друга. Фрэн и Уивер выглядывали из-за ледника. Билл на корточках сидел под раковиной. Еще две официантки и уборщик посуды прятались на лестнице, ведущей в погреб: дверца приоткрылась, и глаза их заморгали из темноты.

В кухне творился невообразимый бедлам. То густое и липкое, что было у меня на лице, теперь капало с потолка. Все, совершенно все вокруг было усеяно стеклом: тарелки, подставки для столовых приборов, подносы, полы… Тесто для торта и для лепешек, три пирога, миска желатина, кастрюля супа, четыре противня печенья и крабовый мусс – все погибло.

Из-под огромного рабочего стола напротив плиты донесся стон. Стонала Стряпуха. Она лежала ничком на полу. Мы с Адой бросились к ней, помогли подняться. Она огляделась по сторонам, в ужасе качая головой при виде полной разрухи.