Психоанализ детских страхов - Зигмунд Фрейд

вытеснению это дыхание стало злым духом, для которого существовала еще и другая генеалогия, а именно малярия, которой он страдал в то время, когда стал свидетелем первичной сцены.

Отвержение этих злых духов соответствовало несомненно аскетической черте, которая проявлялась еще и в других реакциях. Когда он услышал, что однажды Христос изгнал злых духов в свиней, которые затем упали в пропасть, он подумал о том, что сестра в первые годы своего детства, еще до того, как он мог об этом помнить, скатилась со скалистой дорожки гавани на песчаный берег. Значит, она тоже была злым духом и свиньей; отсюда вел короткий путь к богу – свинье. Сам отец, как оказалось, тоже находился во власти чувственности. Когда он узнал историю первых людей, ему бросилось в глаза сходство его судьбы с судьбой Адама. В разговоре с няней он лицемерно удивился тому, что Адам позволил женщине навлечь на себя беду, и обещал няне, что никогда не женится. В это время отчетливо проявилось враждебное отношение к женщине из-за совращения сестрой. Оно довольно часто мешало ему и в его последующей любовной жизни. Сестра надолго стала для него воплощением искушения и греха. Исповедуясь, он мнил себя чистым и безгрешным. Но затем ему казалось, будто его подстерегает сестра, чтобы снова ввергнуть в грех, и не успевал опомниться, как провоцировал ссору с сестрой, из-за которой снова становился грешным. Так он оказывался вынужденным снова и снова репродуцировать факт совращения. Впрочем, в своих богохульных мыслях, как бы они его ни мучили, он никогда не признавался на исповеди.

Незаметно мы перешли к симптоматике более поздних лет невроза навязчивости и поэтому, перескочив через многое, что находится между этим, хотим рассказать о его исходе. Мы уже знаем, что он, помимо своего перманентного постоянства, временами усиливался, один раз, что нам пока еще не может быть понятным, когда на той же улице умер мальчик, с которым он мог идентифицироваться. Когда ему было десять лет, к нему был приглашен немец-гувернер, который очень скоро приобрел на него большое влияние. Весьма поучительно, что вся его огромная набожность исчезла и никогда больше не возрождалась, после того как он заметил и в поучительных беседах с учителем узнал, что этот заместитель отца не придавал никакого значения набожности и ничуть не верил в истинность религии. Набожность пропала вместе с зависимостью от отца, которого сменил новый, более обходительный отец. Это, правда, произошло не без последней вспышки невроза навязчивости, из которой ему особенно запомнилась навязчивость – думать о Святой Троице всякий раз, когда он видел на улице три лежащие вместе кучки помета. Он никогда не поддавался побуждению, не сделав попытки удержать обесцененное. Когда учитель отговорил его от жестокостей по отношению к маленьким животным, он покончил также и с этими злодеяниями, но сначала еще раз довольно основательно поупражнялся в разрезании гусениц. Он точно так же вел себя и во время аналитического лечения, проявляя преходящую «негативную реакцию»; после каждой вскрывающей симптом разгадки он на короткое время пытался отрицать ее действие посредством ухудшения разгаданного симптома. Известно, что дети в общем и целом ведут себя так же по отношению к запретам. Если их отругали за то, что они, например, производят невыносимый шум, то после запрета, прежде чем его прекратить, они повторяют его еще раз. При этом они добились того, что перестали шуметь якобы добровольно и пренебрегли запретом.

Под влиянием немецкого учителя возникла новая и лучшая сублимация его садизма, который в соответствии с приближавшимся тогда пубертатом взял верх над мазохизмом. Он начал увлекаться солдатской жизнью, обмундированием, оружием и лошадьми и непрерывно этим подпитывал дневные грезы. Таким образом, под влиянием мужчины он избавился от своих пассивных установок и первое время находился на нормальном в целом пути. Последствием зависимости от учителя, который вскоре после этого его покинул, было то, что в своей последующей жизни он отдавал предпочтение немецкому элементу (врачам, лечебницам, женщинам) перед родным (замещением отца), из чего извлек бо́льшую выгоду перенос во время лечения.

На время перед освобождением благодаря учителю приходится также сновидение, которое я упомяну, поскольку до своего появления в ходе лечения оно было забыто. Ему снилось, что он скачет на лошади, преследуемый огромной гусеницей. Он распознал в сновидении намек на более ранний сон, который относится к тому времени, когда учителя еще не было, и который мы давно истолковали. В этом более раннем сновидении он видел черта в черном одеянии и в вертикальном положении, которое в свое время так его напугало у волка и у льва. Вытянутым пальцем черт указывал на гигантскую улитку. Он вскоре догадался, что этот черт – демон из известного поэтического произведения[101], а само сновидение является переработкой очень распространенной картины, изображающей демона в любовной сцене с девушкой. Улитка была вместо женщины в качестве превосходного женского сексуального символа. Руководствуясь указующим жестом демона, мы вскоре смогли в качестве смысла сновидения сказать, что сновидец тоскует по кому-то, кто дал бы ему последние, отсутствующие пока наставления о загадке полового сношения, как в свое время первые наставления дал ему отец в первичной сцене.

По поводу более позднего сновидения, в котором женский символ был заменен мужским, он вспомнил одно событие, случившееся незадолго до этого. Однажды он проезжал верхом по имению мимо спящего крестьянина, рядом с которым лежал его сын. Тот разбудил отца и ему что-то сказал, после чего отец выругался и начал преследовать всадника, и он поспешил удалиться на своей лошади. К этому добавилось второе воспоминание, что в том же имении росли деревья, совершенно белые оттого, что были облеплены гусеницами. Мы понимаем, что он обратился в бегство также перед реализацией фантазии, что сын спит рядом с отцом, и что он привлек белые деревья, чтобы сделать намек на страшный сон о белых волках на ореховом дереве. Следовательно, это была непосредственная вспышка страха перед тем женственным отношением к мужчине, от которого сначала он вынужден был защищаться с помощью религиозной сублимации, а затем еще эффективней – посредством военной.

Но было бы серьезной ошибкой предполагать, что после устранения симптомов навязчивости не осталось никаких перманентных последствий невроза. Процесс привел к победе благочестивой веры над критически исследующим протестом, а его предпосылкой явилось вытеснение гомосексуальной установки. Оба фактора оказались стойкими дефектами. После этого первого крупного поражения интеллектуальная деятельность осталась серьезно повреждена. У него не развилось прилежание в учебе и уже не проявлялся тот острый ум, который в свое время – в