Сын на отца - Герман Иванович Романов

были — потому их императоры с ума потихоньку сходили — то коня в сенаторы произведут, то город подожгут и картину пишут под названием — „Пожар Трои“. Да и патриции тоже дурковали изрядно — а раз так, то определенное сходство имеется, и нужно незамедлительно принимать меры. Как говорится — во избежание и для профилактики!»

— Скажешь кому надо — свинцовые трубы летом убрать — заменить на глиняные или чугунные. Оконные переплеты сменить на деревянные. Свинца быть не должно! Нигде, пустить его на пули. Понятно?

— Передам боярину нынче, государь!

— Вот и хорошо, и я постараюсь не забыть — но все равно скажешь позже, как мое повеление исполняется.

— Все сделаю, великий государь, — прислужник поклонился, и видя, что царь встает из лохани, приготовил простыню. Тщательно вытер тело, и принялся ловко надевать на Алексея одежду.

«Надо в Коломенское перебираться от греха подальше. Дворец там еще в сохранности, резиденцией станет…

Нет, не пойдет — нагрянут внезапно драгуны Меншикова, и начнут кровавую потеху. Лучше в Кремле сидеть буду — тут охраны за глаза хватит. И с пушками, что на стенах!»

Москва готовилась к обороне — тысячи людей были заняты спешным восстановлением порушенных или заброшенных укреплений, что возводились десять лет тому назад, когда ожидали прибытия под ее стены шведских войск. Но король Карл пошел на украинские земли — ведь гетман Мазепа обещал ему сикурс, то есть помощь…

«А ведь если „папеньку“ заманить к городу, а войска поставить поблизости, да в том же Тарутино, как в 1812 году, чтобы ударить осаждающих в спину. Хм, а ведь есть шансы — реки скоро вскроются, и армия Петра может быть обложена, как медведь в берлоге охотниками с рогатинами в руках — помощи получить не сможет.

Хорошо, надо отписать про такую идею Борису Петровичу — он умный, что-нибудь и придумает!»

Глава 6

Пушки дружно рявкнули в очередной раз — батарею заволокло густым белым дымом. Остро пахло сгоревшим порохом и уксусом, которым обливали раскаленные орудийные стволы. Уже пятый час шла ожесточенная баталия за Волок Ламский, когда то бывший торговым городком принадлежащим богатому «Господину Великому Новгороду», однако расположенный всего в сотне верст от Москвы, и сейчас бывший западным пригородом Первопрестольной, от которого до Твери примерно такое же расстояние.

«Светлейший» поморщился — он обещал Петру громкую победу, надеясь на успех — атаковал мятежников шестью драгунскими и двумя пехотными полками с фронта, двинув в обход деташемент из Белгородского пехотного, Новгородского и Нижегородского драгунских полков. Под общим командованием генерал-поручика князя Василия Владимировича Долгорукого. Доверие царя к нему было полным — князь прежде отличился в подавлении Булавинского бунта, жестоко расправившись с мятежными донскими казаками, сторицей отплатив им за убийство брата Юрия.

— Поддайте бунтовщикам жару — а потом мы их сметем! Будут знать как царю Петру присягу нарушать!

Меншиков говорил громко, стараясь скрыть охватывавшее его смятение — бунтовщики легко отразили несколько атак, которые велись весьма вяло. И как не старались полковники, сплошь иноземцы, посылать своих солдат в бой, дабы получить обещанные царем щедрые награды в виде поместий, особого желания сражаться служивые не выказывали.

И впервые в жизни все надежды Александр Данилович возлагал на артиллерию, стараясь расстроить линии неприятельских фузилеров, разрушить наскоро возведенные редуты.

— Старая скотина — будет тебе воздаяние!

«Светлейший» сильно недолюбливал фельдмаршала Шереметева, и на то у него имелись веские причины, личная неприязнь и зависть. А теперь ненавидел всеми фибрами — старик перестал сражаться «регулярным», а перешел к «казацким» способам.

Посланные царем Петром команды фуражиров начисто истреблялись внезапными нападениями, крестьяне прятали хлеб и сено. Но открыто не выступали, устрашенные жестоким подавление бунта в Твери. Однако почтения к монарху не испытывали, именуя его самозванцем и «подменышем». И что самое худое, то эти разговоры вели с солдатами — дезертирство в полках росло с каждым часом, ибо служивые стали бежать уже не одиночками, а целыми десятками.

Профосы трудились почти без отдыха. Беглецов иной раз ловили, хотя это стоило немалых трудов и потерь — бежали ведь с ружьями и патронными сумками, отстреливались и отчаянно отбивались, прекрасно зная какой приговор их ожидает по «воинскому артикулу». Потому сыск велся спустя рукава — никто из унтер-офицеров и солдат не желали получать пулю, а потому старались не проявлять рвения в погоне.

Да и мужики их укрывали, а то брались за топоры и рогатины, нападали на солдат, чиня смертоубийства. Хорошо, что везде еще лежал снег, пусть тронутый оттепелью — но как сойдет, и земля просохнет, а леса зазеленеют, то эта напасть стократно увеличится.

Меншиков отдал приказ всех пойманных дезертиров, а также тех, кто им потворствовал — предавать суду и казни — вешали в обозе, на задранных оглоблях, под барабанный бой. С мужиками обходились куда суровее — пойманным «агитаторам» урезали языки и ломали кости на колесе. А доброхотов царевича без всякой жалости развешивали на деревьях, благо их хватало с избытком вдоль зимников.

Казнили на устрашение другим мужикам, а их имущество, пусть даже жалкий скарб, подлежало конфискации в казну. И все без всякого суда, порой по одному лишь подозрению того или иного офицера, которому могла показаться «измена». Также сурово поступали с помещиками, которых заподозрили в симпатиях к царевичу.

Однако устрашение помогало мало, как царские обещания всевозможных наград. Увещевания, что служивые Петру Алексеевичу присягу «по чести» дали, действовали слабо. Про анафему патриарха и Поместного Собора знали все, и друзья, и враги. И задавались неизбежным вопросом — а как служить по присяге, если она церковью «сложена»?!

С отказывающимися присягать повторно священниками расправлялись — однако такие показательные казни не только мало помогали, больше несли страшный вред, потому что клириков ставили перед дилеммой — служба царю земному должна быть важнее служения Царю Небесному…

— Измена, господин фельдмаршал!

Меншиков с тревогой посмотрел на капитана Нащокина в изодранном драгунском мундире, который был пробит пулями и изрядно порублен — взгляд был наметанным, такое сразу видится.

— Мой Нижегородский полк изменил царю Петру, предатели окаянные! Я лишь свою роту, единственную, удержал в повиновении, зарубив двух подстрекателей, — офицер показал свою окровавленную шпагу, выругался, и, судорожно вздохнув, продолжил говорить:

— Сенатор князь Михайло Долгорукий к мятежу призывал, я его приказал схватить. Связали крепко хулителя и на коня взвалили. Но князь Алексашка Волконский успел раньше, и к бунту Новгородских драгун зловредно подбил, с которыми служил раньше в полку. Закричали — «бей немцев», и как псы бешенные со всех сторон набросились…

Меншиков