Грибоедов. Тайны смерти вазир-мухтара - Сергей Дмитриев

Пушкину приходилось еще долго оправдываться за свою поездку в Арзрум, "за которую имел я несчастие заслужить неудовольствие начальства", как писал поэт Бенкендорфу 21 марта 1830 г. При этом он привел слова, сказанные как-то самим шефом жандармов Пушкину: "…Вы вечно на больших дорогах". Тем самым Бенкендорф как бы намекнул поэту: зачем ему ездить в далекие страны, если он и так всегда в пути и движении, хватит, мол, и этого.

Накануне свадьбы поэта, 12 февраля 1831 г., из поездки в Персию вернулся старший брат Натальи Николаевны Дмитрий Гончаров, который, будучи чиновником Министерства иностранных дел, как раз и занимался в Тавризе разбором вещей и бумаг Грибоедова. И совершенно очевидно, что он не мог не рассказывать Пушкину во время их встреч о подоплеке и реальных обстоятельствах гибели поэта-посланника. Неизвестно, привез ли Гончаров с собой в Москву что-либо памятное из грибоедовских вещей…

Между тем венчание поэта и Натальи Гончаровой прошло 18 февраля 1831 г. и было омрачено предзнаменованием, которое уж слишком явно напомнило то, которое произошло два с половиной года назад во время венчания Грибоедова с Ниной Чавчавадзе 22 августа 1828 г. в Тифлисе, когда болевший лихорадкой жених обронил обручальное кольцо и сказал, что "это дурное предзнаменование". Присутствовавшая на венчании Пушкина Е.А. Долгорукова вспоминала: "Во время венчания нечаянно упали с аналоя крест и Евангелие, когда молодые шли кругом. Пушкин весь побледнел от этого. Потом у него потухла свечка. "Tous les mauvais augures" ("Все плохие предзнаменования". — франц.), — сказал Пушкин, выходя из церкви". Провидение еще раз протянуло незримую ниточку сходства между судьбами двух великих поэтов, хотя одному из них до исполнения мрачного предзнаменования оставалось чуть более 5 месяцев, а другому — немногим менее 6 лет.

Начинался новый этап в жизни Пушкина, наполненный и моментами счастья, и очередными испытаниями, и различными путешествиями, которые привели поэта через преграды и сомнения ("Напрасно я бегу к сионским высотам, // Грех алчный гонится за мною по пятам…"), через духовные порывы ("Недаром темною стезей // Я проходил пустыню мира…") к очевидному выводу, ранее высказанному им не единожды:

И имел здесь в виду поэт, конечно, в целом родную землю. Скитания Пушкина в итоге укрепили его неразрывную, кровную связь с Россией и ее природой. Однако все происходившее вокруг, тягости столичной жизни и ежедневная погоня за благополучием своей семьи не могли не обострять мрачные настроения поэта, которые он гениально отразил в строках, которые звучат как явная перекличка с "Горем от ума", постоянно, как тень, сопровождавшим Пушкина в его жизненных перипетиях:

НА СКЛОНЕ ЛЕТ

В декабре 1833 г., лишь только в продаже появилось первое издание "Горя от ума", Пушкин приобрел его, и оно заняло свое законное место в ряду "любимых друзей", как называл свои книги Пушкин. Грибоедов стал прототипом одного из персонажей неосуществленного замысла поэта — романа "Русский Пелам" (1834–1835 гг.), в котором должна была быть отражена сквозной линией так называемая "четверная" дуэль В.В. Шереметева с А.П. Завадовским и А.С. Грибоедова с А.И. Якубовичем. Называя своего героя русским Пеламом, поэт имел в виду героя романа "Пелам, или Приключения джентльмена" английского писателя Эд. Бульвер-Литтона, романа, который тоже был построен на основе путешествий. Жаль, что Пушкин не успел воплотить этот замысел в жизнь, ведь он прекрасно знал всю эту историю, и не только со слов самого Грибоедова, но и со слов "колоритного" Якубовича, с которым он также общался. Еще в ноябре 1825 г. поэт писал А.А. Бестужеву об этом знакомом: "…Не Якубович ли герой моего воображения? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова (здесь имеется в виду сама дуэль, закончившаяся ранением поэта в мизинец. — С.Д.), хоронил Шереметева etc. — в нем много в самом деле романтизма. Жаль, что я не встретился с ним в Кабарде — поэма моя была бы еще лучше".

"Русский Пелам" так и не был написан. Причину этого сам Пушкин объяснил В.И. Далю своим "пылким духом поэта": "…Вы не поверите, как мне хочется написать роман, но нет, не могу: у меня начато их три, — начну прекрасно, а там недостает терпения, не слажу".

В январе 1835 г. Пушкин еще раз вспоминает Грибоедова в своей неопубликованной статье "Путешествие из Москвы в Петербург", где горько сетует о том, насколько изменился облик Москвы: "Горе от ума" есть уже картина обветшалая, печальный анахронизм. Вы в Москве уже не найдете ни Фамусова… ни Татьяны Юрьевны… Бедная Москва!.." Пушкин мог бы добавить: и нет, и не будет никогда в Москве и самого автора бессмертной комедии.

Важно, что тема путешествий, в том числе и на Восток, продолжала занимать поэта и в самые последние годы его жизни. Об этом может свидетельствовать хотя бы отрывок "Мы проводили вечер на даче…", написанный в том же 1835 г., посвященный Клеопатре и созвучный с незаконченной повестью поэта "Египетские ночи" (в этой повести, кстати, в качестве главного героя действует поэт по фамилии Чарский — почти что Чацкий!). Послушаем, какая поэзия дальних странствий звучит в описаниях Пушкиным египетских реалий древнего времени: "Темная, знойная ночь объемлет африканское небо; Александрия заснула; ее стогны утихли. Дома померкли. Дальний Форос горит уединенно в ее широкой пристани, как лампада в изголовье спящей красавицы… Порфирная колоннада, открытая с юга и севера, ожидает дуновения Эвра; но воздух недвижим — огненные языки светильников горят недвижно… море, как зеркало, лежит недвижно у розовых ступеней полукруглого крыльца. Сторожевые сфинксы в нем отразили свои золоченые когти и гранитные хвосты…" Да, величайший в истории России поэт становился на склоне своих лет непревзойденным мастером прозы.

Именно Н.В. Гоголь лучше, чем кто-либо другой, понял, какую роль в творчестве Пушкина сыграл Восток. По его словам, судьба совсем не случайно "забросила" поэта туда, "где гладкая неизмерность России прерывается подоблачными горами и обвевается югом", Кавказ не только поразил Пушкина, но и "вызвал силу души его и разорвал последние цепи, которые еще тяготели на свободных мыслях". В итоге, как писал Гоголь о поэте, "в своих творениях он жарче и пламеннее там. где душа его коснулась юга. На них он невольно означил всю силу свою, и оттого произведения его, напитанные Кавказом, волею черкесской жизни и ночами Крыма, имели чудную, магическую силу…" И как это часто бывает у гениев, Пушкин, пропитавшись духом Востока, еще сильнее и ярче стал воспевать родную землю, русская струна зазвучала в его творениях более пронзительно и звонко.