Большие проблемы маленькой блондинки - Галина Владимировна Романова

Вот она, плата за искренность! Вот, вот как поступают с ними со всеми бабы! Подличают, предают, подставляют, изменяют, а потом еще чего-то хотят взамен! Хотят искренности, добра, тепла…

Так вот приблизительно он думал, выходя из СИЗО, где ему сообщили «радостную» весть — которая новостью для него уже не была — о том, что сгорела, оказывается, совсем не та телка, а другая. И ее труп, кажется, муж опознал. А коли не Светина сгорела, то все меняется. Все предыдущее теряет смысл, но ему все равно пока надлежит побыть дома в отпуске и постараться никуда не уезжать.

Он плохо помнил, как вышел на улицу. Перешел на другую сторону дороги и, побродив по скверику, уселся на скамейку.

Была ли радость от освобождения оттуда, куда сам не раз отправлял людей? Да, пожалуй. Но к ней примешивалось столько горечи, столько скорби, столько обид, что радость эта крохотным мыльным пузырем устремлялась в никуда, ничего не оставляя после себя. Никакого следа, кроме оскомины.

Сколько просидел он в сквере, анализируя все, что случилось, что сообщили только что и то, что он знал лично, неизвестно. Часы ему вернули, но на руку он их не надел, сунув машинально в карман пиджака. Лезть за ними и сверяться с солнцем, которое торчало в небе, будто гвоздем пришпиленное, не хотелось. Вот и сидел. Вот и думал, вот и печалился.

Чуть позже накатила злость.

На себя, на дурака, наворотившего дел, за жизнь не разобраться. На Светку, на подлюку подзаборную, которая все врала. Врала безбожно! На Жанку тоже злился. Была бы немного не такой, немного другой, глядишь, ничего бы и не случилось в его жизни — ни беды, ни Светок там всяких разных.

Какой именно должна была быть Жанка, Масютин, если честно, и сам не представлял. Но что-то же было не так! Неспроста же он по чужим юбкам шарился.

И эта вот самая злость и погнала его к Илюхе Гаврикову. На ком-то он должен был все это выместить. А на ком, кроме Илюхи? Он первым оказался под рукой…

— Ребята теперь не знают, как эту сгоревшую бабу к делу пришить. Черт! Одна мудота, честное слово! — пожаловался некстати Гавриков.

— А ты подскажи ребятам, что я теперь на свободе. Пускай подсуетятся и как-нибудь ее на меня повесят! — зло фыркнул Масютин, откидываясь на спинку кресла и устало прикрывая глаза. — Вот никогда не думал, что сам же от своих же…

Гавриков на него неприязненно покосился.

Не таскался бы при живой жене с малолетками, ничего бы и не вышло такого.

Ему лично что? Ему без разницы. Сегодня одна, через полгода другая. Детьми он не отягощен, а баб имеет право менять как перчатки.

А у этого засранца жена и двое сыновей. Да какая жена! Он вот — Илюха — сколько ни пытался, ничего подобного в свой дом не приводил ни разу. Так, шелупонь одна, а не бабы. А Жанка!..

Жанка у Масютина — первый сорт баба! Супер! Что фигура, что грудь, что физиономия. И стиль! Главное, стиль есть у бабы! Всегда знает, что надеть, какую под это сделать прическу, как все обустроить дома. С такой ведь и в мир, и в пир, и в добрые люди не стыдно!

А Масютину все не то! Все чего-то еще хотелось! Вот и доигрался, красавчик! Хотя что теперь от его красоты осталось. Так, пшик один червивый.

Брюки измяты. Лацканы пиджака и карманы засалились. О рубашке и говорить нечего, словно клок использованной туалетной бумаги.

От шикарной шевелюры, предмета гордости и восторженных взглядов молоденьких дурочек, ничего не осталось. Лохмы сальные, за уши заправленные. Глаза потухли, щетина черной тенью обметала лицо.

«Подрастерял, подрастерял свой лоск, бродяга», — неожиданно со злорадством подумал Илюха и покосился на свои стоптанные тапки.

Помнится, как-то застал Масютина едва выбравшимся из кровати и не устоял, позавидовал. Тот выглядел если не лордом, то лицом, весьма к нему приближенным.

Какие-то немыслимые тонкие портки, чудом зацепившиеся за задницу, так эффектно оттеняли масютинский торс и все, что к нему прилагалось, что Гавриков не хотел, а почувствовал себя полным уродом. Тапки, даже обыкновенные домашние тапки Женька переставлял по коридору с таким видом, будто это были туфли ручной работы. И пошел на кухню, позевывая и почесывая живот, и опять-таки все шло ему, не вызывало отвращения. А пройдись так Гавриков…

Теперь же все не так. Теперь Масютина изрядно помяло. И не в рубашке и штанах дело, а в жизни самой.

Шутка ли! Мент отсидел на нарах почти неделю! Пускай и отпустили за недоказанностью, ну и что! А эта нелепая связь с шалавой! Разве за это начальство благодарность объявит? Черта с два!

Лететь ему с работы, снова гадко порадовался Гавриков и тут же похвалил себя за предусмотрительность. Молодец, что не рассказал про Масютина, что тот будто бы в кабинете проторчал большую половину ночи. Он не видел? Не видел! А если даже и видел, то никому ни о чем не сказал. Трус? Да ну и ладно, переживет как-нибудь и это, лишь бы…

Лишь бы Масютин поскорее ушел сейчас и не грыз его справедливыми упреками. Пускай тащится куда глаза глядят. Хочет — пускай свою профурсетку ищет. Хочет — к жене возвращается. Только вот вряд ли Жанка теперь простит. Вряд ли. И хорошо бы, если бы не простила.

Женька Масютин словно услышал его мысли, потянулся с хрустом, глянул вокруг себя с деланым недоумением, вроде что это я тут делаю. Поднялся с кресла и, не говоря ни слова и даже не глядя в сторону потирающего скулу Гаврикова, пошел к выходу.

А Гаврикова такое его невнимание снова вдруг обидело.

Уж лучше бы орал, уж лучше бы снова по морде дал, чем вот так вот, как мимо пустого места.

— Жень, ну ты чего теперь делать собираешься? — не выдержал Илья и полез с вопросами, когда Масютин уже открывал тяжелую бронированную дверь.

— Домой я иду, Илюха. Домой… — И Женька печально вздохнул. — Нагадил я там, придется зачищать.

— А-аа… а с этой-то что? — как было не спросить, интересовало же и в самом деле.

— С кем? — Масютин неискренне улыбнулся Гаврикову прямо в зрачки.

— Ну, с этой твоей Светой Светиной! Ладно тебе прикидываться! — вот Илья совершенно искренне обиделся на старого приятеля, не то что он. — Мне-то можешь по ушам не ездить, не дурак, понимаю.

— И что ты понимаешь? — В темных глазах Масютина, до этого момента потухших, безучастных и еще бог знает каких, словно кто угли поворошил старой кочергой, занялось что-то моментально. — Что понимаешь, Илюха?

— Ну… Искать станешь ее. — Илья его занимающегося пламенем взгляда не выдержал, побежал тут же глазами по собственным стенам. — Искать, говорю, станешь… Или нет?

— Стану! Еще как стану!

Масютин повернулся к Илье спиной, намереваясь выйти из квартиры, но тот снова прицепился:.

— А найдешь, что станешь делать, Жень? Если найдешь? Ведь ты небось как никто знаешь, где эта тварь может прятаться! Прячется, ведь так?