Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

Монтесума сняла трубку сразу же.

— Монти, это я. — В трубке что-то булькало, шипелои трещало, но Монтесума меня услышала. И не очень-то обрадовалась, судя поголосу.

— Подъезжай в клуб, — отчеканила она.

— Когда?

— Сейчас. Если можешь…

— Могу. Конечно, могу.

— У… тебя все в порядке?

— Да. А что?

— Жду.

Монтесума отключилась, а я еще долго слушала короткие гудки.Почему она сказала — «если можешь»? И откуда такая срочность? Я ведь даже неуспела ничего ей рассказать. Или… Или она уже все знает? Конечно, она иногдасмотрит телевизор, она слушает магнитолу в машине, ей могла позвонить Кайе (втом, что ее муженек сдержал слово и приволок с работы мой фоторобот, я несомневалась ни секунды). И — самое ужасное — ей могло нанести визит высокоемилицейское начальство: русофильская шутка в таллинском полицейскомдепартаменте обошлась нам слишком дорого.

А если оно и сейчас сидит у Монтесумы и дует на горящуюзадницу — это высокое милицейское начальство? А Монтесума — всего лишьприманка, китайский фонарик, на который должен прилететь безмозглый мотылекВарвара Андреевна Сулейменова?

Я тряхнула головой: нет, Монтесума не сдаст меня. Не сдаст.

Пока я, молитвенно сложив руки, уверяла себя в верностиМонтесумы-Чоколатль, на площадку выскочил Сергуня.

— Ты куда пропала, душа моя? Они начинают…

— Мне нужно съездить в одно место.

— В какое место? — насторожился репортер.

— К вечеру вернусь…

— Уже вечер.

— Я приеду, Сергуня.

Лицо Сергуни пошло складками.

— Надеюсь, ты не собираешься оформить явку сповинной? — ревниво спросил он.

— Встретимся на Канонерском. — Я уже привычночмокнула его в щеку и побежала вниз. А потом остановись на середине пролета.

— Послушай, Сергуня… У Киви было оружие?

— В каком смысле — оружие?

— В смысле — «какое-нибудь оружие». — Этот вопросзанимал меня после пассажа Этой Суки о потайном отделении в сейфе.

— А тебе зачем?

— Надо, раз спрашиваю.

Сергуня снова вытащил из рюкзака свой верный блокнот ипослюнявил пальцы.

— У него был газовый пистолет. И помповое ружье подарокОбщества охотников швейцарского кантона Шафхаузен. Пистолет он всегда возил ссобой, для самообороны, — Сергуня крякнул и посмотрел на меня. —Н-да… Ему нужно было выбрать что-нибудь посолиднее.

— Установку «Град», — крикнула я ему с нижнего этажа.

…Теперь надо быть осторожнее.

Визит милицейского Тараса Бульбы отрезвил меня и вернул кнеутешительной реальности. Тебя не взяли сегодня, но нет никаких гарантий, чтоэто не произойдет завтра. Если бы дело ограничивалось одним Стасом Дремовым, ябы так не волновалась. Но произошло убийство крупного музыкального деятеля, ктому же — подданного иностранного государства. Это дело не может быть спущенона тормозах, разве что в нашем благочестивом городе не убьют кого-нибудь рангомповыше. Но на это рассчитывать не приходится. Во всяком случае, в обозримомбудущем…. Куррат, куда подевались высокооплачиваемые киллеры, куда подевалисьпродажные политики, куда подевались вороватые олигархи? Где криминальные войны,в конце концов? Тогда чертово убийство чертова Олева Киви можно было бызакидать телами других преступлений. И все, и концы в воду…

Устыдившись такого кровожадного хода мыслей, я по инерциитормознулась у газетного лотка и скупила все сегодняшние издания. И «Дамскийвечерок» в придачу. Газеты ничем меня не порадовали. Вал первых сообщений осмерти виолончелиста спал, но и сегодня попадались отдельные зазевавшиесястатейки. Тема убийства особенно не муссировалась, а я (о, господи, —я!!!) представлялась журналистам шизофреничкой, покончившей с Маэстро я фонеболезненного увлечения музыкой.

Ни слова о таллинском следе. Ни слова о Стасе Дремове. Этомогло означать только одно: свора ищеек относится ко мне достаточно серьезно,она просто не хочет вспугнуть дичь.

Это было что-то новенькое — никто и никогда не относился комне серьезно. Даже раскоряченные шалые бизнесмены, которые изредка хотели намне жениться. Ко мне нельзя серьезно относиться, и верное подтверждение томуто, что я ношусь по городу, а не залегла на дно. Тот самый случай, когда моясобственная тупость побивает осторожный сыщицкий профессионализм.

…Прежде чем появиться в окрестностях «Бронепоезда», япоменяла несколько автомобилей и исколесила город вдоль и поперек, путая следы.А потом еще час сидела в соседнем кафе и пасла безмятежную клубную вывеску. Идумала о Полине Чарской.

История ее отношений с Киви была мне более или менеепонятна. Эта Сука исчезла в конце прошлого года, потому что уехала к нему вВену (что, наверное, легко проверить). Небольшой роман в ее порноматерном стиле— любой мужчина через неделю устанет от такого темперамента. А тем более — ОлевКиви, а тем более — после смерти любимой жены. Ночью на Крестовском он совралмне, что за год у него никого не было. Соврал, как врут все мужчины и женщины, когдадело движется к постели… Но даже если что-то между ними и было — Киви охладел кЧарской, я была в этом уверена. Он действительно слишком любил свою жену и вовсех женщинах искал ее подобие.

А неистовая Полинька не имела ничего общего с Аллой Кодриной.И к тому же оказалась банальной воровкой, не смогла устоять перед обаяниембриллиантов. Нагло залезла в сейф и вытащила колье и все полагающиеся к немупричиндалы. Интересно, до разрыва или после? Или Чарская права — и Кививоспользовался кражей, чтобы порвать с ней?..

В любом случае между виолончелистом и актриской погорелоготеатра существовала грязная тайна. Они оба хранили эту тайну — каждый в своихинтересах — и пребывали в равновесии. Смерть Киви нарушила равновесие и сделалаЧарскую уязвимой. Теперь она отовсюду ждет подвоха и появления пленки (должнобыть, запечатлевшей ее воровские подвиги).

Нет, мертвый Киви опасен для Чарской. Гораздо более опасен,чем живой.

Я вздохнула.

На Полине Чарской можно ставить крест. И на ее гостиничномномере на втором этаже — в самом конце коридора.

Она не убивала.

Ну и черт с ней, я с самого начала знала, что она не убийца.Придя к такому неутешительному выводу, я расплатилась за кофе и двинулась кклубу Монтесумы-Чоколатль. Но зайти решила не с центрального, а с черного хода.Береженого бог бережет.

* * *

Примерно то же самое думала и Монтесума-Чоколатль. Иначе онане ждала бы меня у обшитой дубом двери подсобки.

— Привет, — я попыталась улыбнуться.