... Ваш маньяк, Томас Квик - Ханнес Ростам

— Симон появился во время терапии с Биргиттой Столе. Он родился в связи с сексуальными посягательствами на меня со стороны отца и матери. Я уже не помню, что я рассказывал, но ему отрезали голову. Затем этого зародыша завернули в газеты, положили на багажник велосипеда, и мы с папой поехали и закопали этого мертвого ребенка возле Фрембю-удде.

Стюре было четыре года, когда он наблюдал убийство своего младшего брата, и зародилась идея, что Стюре пытается «починить Симона», снова сделать его живым и здоровым. Каким-то образом это представление трансформировалось в идею, что Стюре мог «овладеть жизнью», убивая сам. В терапии с Биргиттой Столе эти мысли переросли в объяснение тому, почему Стюре стал убийцей мальчиков.

Никто никогда не слыхал о Симоне, пока Томас Квик не рассказал о нем Биргитте Столе. По его словам, это фантазии чистейшей воды, созданные в психотерапевтическом кабинете.

Теперь же я держу в руках рукопись, в которой Столе своими словами описывает, как Томас Квик во время терапии пережил регресс и превратился в четырехлетнего мальчика, наблюдающего, как родители убили и расчленили его младшего брата Симона.

«Лицо перекошено от смертельного ужаса, рот открыт. Я, Биргитта Столе, могу разговаривать со Стюре, что доказывает, что он находится в глубоком регрессе, однако не потерял контакта с настоящим.

Первый удар ножа приходится на правую сторону тела и наносится матерью. Затем нож берет папа. Оболочка Стюре повторяет несколько раз: „Только не шею, только не шею“. Нож наносит удары по корпусу, затем отрезается правая нога.

М [мама] берет мясо Симона и засовывает в раскрытый от ужаса рот оболочки Стюре. Оболочка Стюре говорит: „Я не голоден“. Стюре говорит, что мама и папа обнимаются, и говорит, что ему это кажется отвратительным. Затем он протягивает руку, чтобы взять руку Симона. Обнаруживает, что она валяется отдельно. Говорит: „Я оторвал руку своему брату“».

Во время терапии рождение Симона и убийство его родителями воспринималось как правда. Пережитое ребенком Стюре убийство затем будет воплощаться в убийстве Юхана Асплунда, Чарльза Зельмановица и других мальчиков. Воспоминания были вытеснены, однако взрослый Стюре «рассказал» о своих переживаниях через убийства, оскверняя и расчленяя тела, как его родители поступили с его братом.

В книге мать Стюре называется «М» или «Нана» — это эвфемизмы, поскольку образ настолько исполнен зла, что его настоящее имя слишком пугает, чтобы Стюре мог произнести его вслух. В книге Биргитта Столе пересказывает и другие деяния злой матери.

«Стюре рассказывает отрывками. Нана только что сжала руками шею Стюре. Он чувствует ее руки. Теперь она направляется к Симону, где Стюре скрывается за его закрытыми глазами. Она стоит перед всем лицом Симона. Тело изуродовано, и Стюре старается сосредоточиться на лице, чтобы не видеть обезображенного тела. Стюре видит сжатую в кулак окровавленную руку Наны. Он замолкает, потом говорит: „Это красное — наверное, брусничный соус?“»

То, что Томас Квик подумал, будто кровь его изуродованного младшего брата — брусничный соус, было воспринято Маргит Нурель как доказательство тому, что он говорил правду. Она отмечает в рукописи:

«Откуда мы можем знать, что все, описанное Стюре, — действительно правда?

В отношении детских переживаний: детский язык, типичные детские реакции, сам процесс регрессии, выражения чувств — и все отчетливее проявляющиеся воспоминания.

В отношении вытесненных взрослых воспоминаний: реконструкции и их соответствие полицейским материалам и, наконец, связь между теми и другими».

Следователи тщетно искали зарытое тело Симона возле Фрембю-удде. Они запросили также из больницы Фалуна карточку матери, которая доказывала, что Тюра Бергваль в этот период не рожала ребенка и у нее не случался выкидыш. Никто из близких семьи не заметил никакой беременности, ничего не заметили и остальные шесть братьев и сестер Стюре. Однако, кажется, ни у кого из участников следствия не возникло ни малейших сомнений в подлинности рассказов Стюре. Ни у полицейских, ни у прокурора, ни у судей, ни тем более у Маргит Нурель:

«Стюре, как и все дети, стремился сохранить положительный образ родителей. В первую очередь это касалось отца, который иногда все же демонстрировал доброту — хотя и в сентиментальной форме. Между тем мать была для Стюре самым пугающим образом, и это выражается, среди прочего, в том, что он долго не желает вспоминать ее лицо или видеть его.

Когда поддержание позитивного образа становится невозможно — после смерти и расчленения плода Симона, — у Стюре происходит раздвоение образа отца. Теперь есть отдельно „П“ и Эллингтон, где Эллингтон выражает все пугающее и ужасное, злую часть в образе отца».

Во время регрессии Томас Квик излагает «полет во времени в 1954 год»: «П» покидает комнату после убийства Симона и вскоре возвращается в чистой рубашке. «Это какой-то дядька одолжил папину рубашку», — подумал ребенок Стюре и дал злой ипостаси отца имя Эллингтон. Во время сеансов Квик часто использует эвфемизмы «Эллингтон» и «П», но слово «папа» он может выговорить без проблем. А вот сказать «мама», когда он говорит о матери, не представляется возможным.

Это странная история. Но еще страннее развитие фигуры Эллингтона.

В процессе терапии Эллингтон из злого альтер эго отца превращается в личность, все чаще берущую на себя командование телом Квика. Биргитта наблюдала это превращение много раз, и один такой случай описан в рукописи.

«Уверяю тебя, то превращение, которое я наблюдала, было явлением самого Дьявола в человеческом образе, в самом буквальном смысле слова, и ответ на все это — Стюре. Он обнажает горло, а дальше следует отрицание на словах — нет, это не папа, это из него выскочила граммофонная пластинка, которая все произносит страшные слова.

А Дьявол сказал ему следующее: „Ты попробуешь вкус смерти“».

Различные роли Эллингтона в истории Квика — один из многочисленных примеров того, как образы в его рассказах постоянно меняют обличье. Ни одна личность не постоянна и символизирует кого-то другого. Эллингтон — образ отца, в которого трансформируется Квик, когда совершает убийства.

Те дела, которые были актуальны в первое время психотерапии с Биргиттой Столе, — это убийство Альвара Ларссона, Юхана Асплунда, Улле Хёгбума и мальчика, которого иногда называли «Дуска», а иногда — совсем другими именами. Последнее имя, добавившееся в список ранее, еще в эпоху Челя Перссона, — Чарльз Зельмановиц, и именно в этом случае на сцену вышел убийца мальчиков Эллингтон.

Чарльзу было пятнадцать лет, когда он пропал по пути с дискотеки в Питео в ночь на 13 ноября 1976 года. После возвращения Томаса Квика из больницы Векшё дело Чарльза всплыло как первейший приоритет для психотерапии и следствия.

Летом 2008 года, задолго до той драматичной встречи, когда Стюре при мне берет назад все свои признания, я посетил суд первой инстанции Фалуна, чтобы скопировать их материалы о юношеских прегрешениях Стюре Бергваля и убийствах Грю Сторвик и Трине Йенсен. В суде мне не только готовы помочь, но и очень разговорчивы. Молодой сотрудник рассказывает, что норвежская телекомпания заказала копии материалов двух следствий по убийствам Томаса Квика.