Словацкие повести и рассказы - Альфонз Беднар

при всем честном народе, когда люди шли из костела. Он, старый Шалвия, вмешиваться не стал: откуда ему знать, где правда? Но он вступился за Яно, которого после этой стычки хотели снять с руководства бригадой, — ведь Яно, в общем, человек справедливый, только немного вспыльчивый, а председатель — черт его знает, — может, и впрямь ворует?

Марка слушала рассеянно. Вот уже и знакомые пологие холмы, милые, родные. На их склонах горели золотисто-коричневые дубовые рощи, вблизи, над речкой, мирно светились белые стволы берез. Ветер, брызжущий мелкими капельками дождя, гулял на просторе в полях, с которых уже убрали урожай, свистел над лугами, где паслась скотина, развевал дым костров, горевших в садах, и приносил со дворов запах повидла, которое варили из слив.

Пахали под Дубиной. Издалека она с трудом различала сивых лошадок. Они шли одна за другой, упряжка за упряжкой, плуг за плугом, на одинаковом расстоянии, как хорошие косари.

«Уже пашут…» — подумалось Марке. Прежние муки, отодвинувшиеся было куда-то, снова овладели ею. Дорогой Марка отгоняла мысли о Пало; но сейчас, когда она была так близко, когда все напоминало о нем, она не в силах была справиться с воспоминаниями, которые всегда приносят с собой мечты. Разве не сказал он тогда, на станции, что это произойдет вскоре после пахоты? Да! Он сказал, что после пахоты женится на Гане. И вот уже пашут!

— Уже пашут… — сказала она вслух и невольно вздохнула.

— Ага, — кивнул старый Шалвия. Потом сощурился, скрывая доброжелательную усмешку.

— Трактор где-то на Ровнях…

— На Ровнях?

— Ага, там, верно.

Они ничего больше не сказали, но каждый понял, о чем думает другой. Старый Шалвия давно разгадал тайну Марки, как она ни скрывала ее: умному человеку достаточно перехватить единственный взгляд, один раз заметить дрогнувшие ресницы. И Марка чувствовала, что старый мудрец все знает и желает ей добра. Только под вечер, когда она сидела за книгами, привезенными с курсов, Шалвия заглянул к ней в каморку, посмотрел книжки, покачал головой и как бы между прочим, невзначай заметил:

— Вспоминали тебя здесь, ей-богу, скучали; и мне скучно было — так я привык к тебе. И Пало тоже вспоминал; встретились мы как-то с ним в конторе, он сразу: «Марка-то ваша пишет?» — «Пишет, — говорю, — моя Марка, ей там хорошо…»

Марка так вся и замерла, чувствуя, как кровь кинулась ей в лицо, и не смея поднять голову. Велика сила надежды у того, чей удел — покорная грусть. Ведь в молодости счастье так заманчиво и желанно, а надежда — окошечко, в которое можно поглядеть на это счастье. На миг и для Марки блеснул огонек в этом окошечке надежды. Разве этого не может случиться?

Старик думал просто порадовать Марку, вовсе не желая пробуждать в ней напрасные надежды. Он знал о любви многое, но давно уже забыл ее силу, ту, которая проявляется только в молодости. Только сейчас, увидев, как дрогнули плечи Марки, он понял, насколько это у нее серьезно. Он глубоко вздохнул.

— А ты, дочка, сейчас о таких делах не думай, — сказал он непривычно мягким тоном, не хмурясь и не подмигивая, как обычно. — Сейчас перед тобой стоит большая задача… покажи, что ты умеешь, дочка… а там видно будет…

Он погладил ее по голове и тихонько, на цыпочках вышел.

4

Пока Марка училась на курсах, Малина снизила удой больше чем на литр. Марка рассердилась, сказала несколько резких слов Гане, замещавшей ее. И Гана, словно давно поджидая подходящего случая, накинулась на Марку как бешеная, брызгая слюной от злости.

Она в самом деле искала предлога для ссоры. Ее несколько задело, что на курсы послали не ее, а Марку. По укоренившейся привычке она смотрела на подругу как на бедную служанку, в то время как сама Гана как-никак была дочерью крепкого хозяина. Сердилась она потому, что было оскорблено ее самолюбие. На курсы она не очень стремилась, предпочитая жить спокойно, без хлопот, довольствуясь теми скромными радостями, которые находит в деревне молодая красивая девушка. Но курсы — это еще полбеды, из-за них Гана так бы не разъярилась. Хуже было дело с Пало. После того злополучного воскресенья Пало переменился, стал холоднее к Гане, по вечерам редко заходил к ней, ссылаясь на занятость, — работы у него действительно было много, но раньше это не мешало ему бывать у Ганы каждый вечер. Теперь, если он и заходил, напрасно мать и дочь юлой вертелись вокруг него; он садился на краешек стула, как будто вот-вот собирался уйти, нехотя улыбался и больше разговаривал с отцом Ганы, председателем кооператива, о разных кооперативных делах. Когда старуха однажды завела речь о предстоящей свадьбе, он, нахмурившись, пробурчал, что, мол, успеется еще… Какое-то шестое чувство, присущее влюбленным — ибо Ганка искренне любила Пало, — чувство, оберегающее любовь и рождающее ревность, чувство, которое видит и слышит острее глаз и ушей, подсказало Гане, что перемена в Пало как-то связана с Маркой. Она не признавалась в этом ни себе самой, ни другим: ведь это позор для нее, первой красавицы, первой девушки на деревне, ревновать к Марке-Найденышу. Но подозрения против воли жили в глубине ее души и сейчас прорвались наружу.

Марка стояла перед Ганой, не отступив ни на шаг, молча снося оскорбления, только страшная злоба, чтобы унизить, смешать с грязью безродную сироту, может придумать такие слова. И чем спокойнее была Марка, тем яростнее бушевала Гана. Она вцепилась бы Марке в волосы, если бы не прибежал старый Шалвия и не прекратил ссору. Гана выскочила с криками и угрозами, а Марка так и осталась на месте, чувствуя, что вся дрожит. От горькой обиды выступили на глаза слезы. Ей был нанесен тяжелый удар. Марка потеряла уверенность в себе, прошлое, унизительное прошлое вновь тяжелым грузом навалилось на нее, и она теперь уже не могла и не хотела как равная с равной бороться с Ганой за свое право на счастье.

Только в труде Марка находила спокойствие и облегчение. Здесь ей помогали прежние навыки, которые стали прочным фундаментом в ее работе. Теперь к нему прибавились знания, полученные на курсах, почерпнутые из книг, помог опыт. Она делала все втайне, потому что не очень доверяла тому новому, что узнала на курсах и из книг, не доверяла и самой себе — правильно ли она все поняла. После стычки с Ганой она очень боялась насмешек.

Старый Шалвия усердно снабжал ее жмыхами и отрубями, отпускал для коров Марки как можно больше силоса и клевера; он даже сам готовил