Становясь Лейдой - Мишель Грирсон

Женщины вышли из церкви и встали тесным кружком подальше от Маевы. Мужчины отправились к коновязи, чтобы отвязать лошадей. Маева стояла под раскидистой ивой. Солнце скрылось за серыми тучами, грозившими снегопадом. Она молилась о буре. Молилась, чтобы Питер почувствовал ее потребность скорее уехать из этого места, подальше от этих женщин с их недобрыми взглядами.

Унна нарочно заговорила громко, чтобы Маева ее услышала:

– Я держала ее на руках. Но с ней было что-то не так.

– Уж вестимо, не так, – отозвалась ее мать. – Слава богу, что ты была на освященной земле.

Все остальные одобрительно закивали. Маева чувствовала на себе их колючие взгляды. Она баюкала дочь, старательно делая вид, что ничего вокруг не замечает.

– Удивительно, как она вообще вошла в церковь без всяких последствий.

– Последствия будут позже, я даже не сомневаюсь. Дьявол действует исподтишка. Но Божий гнев всегда падет на нечестивцев. Аминь.

Женщины хором пробормотали: «Аминь». Как по команде, толпа сдвинулась ближе к Маеве. Биргит подтолкнула Унну вперед. Маева попятилась, прижав к себе Лейду.

– Фру Альдестад? Мы с мамой хотели поддержать вас по-соседски, принести sengemat, как предложил пастор Кнудсен. Скоро мы к вам придем.

Маева попыталась не выдать своих чувств, хотя внутри у нее все оборвалось.

– Tusen takk, но у меня все есть. Фру Тормундсдоттер позаботилась, чтобы у меня были запасы еды.

Женщины, все как одна, тихо ахнули при упоминании имени старой повитухи. Маева мысленно отругала себя за глупость.

Биргит подошла ближе и прошипела, как змея:

– Не смей произносить имени этой ведьмы на святой земле.

Маева обернулась через плечо, высматривая Питера. Ей хотелось, чтобы он пришел и спас ее от этих женщин. Он стоял у коновязи и беседовал с Гансом. Он не смотрел в ее сторону, словно и вовсе о ней позабыл. Питер, пожалуйста, посмотри на меня. Ты мне нужен!

Биргит подошла еще ближе. Маева чувствовала ее дыхание у себя на лице.

– Как ты смеешь отказываться от нашей доброты? Хотя чего еще ждать от лапландки? Неблагодарные нехристи, все до единой.

Маева не посмела сказать ни слова.

Вдова угрожающе наклонилась над Лейдой.

– Мы знаем правду и о тебе, и об этой твари у тебя на руках. – Она указала скрюченным пальцем прямо в лицо Маеве. – Как такой славный парень, как Питер, мог взять в жены такую, как ты, одному Богу известно. Хотя, может быть, и тебе тоже известно. Ты появилась в тот день, когда море забрало моего Антума. Странное совпадение, тебе не кажется?

Маева начала возражать, отрицать столь нелепые обвинения, но тут Унна прощебетала тоненьким писклявым голоском:

– Лучше бы он женился на той, другой девушке, да, мама? Как ее звали? Не помню.

Маева нахмурилась. Какой другой девушке?

Биргит улыбнулась, качнув головой:

– Кажется, Хильда. Откуда-то с севера. Сказать по правде, немногим лучше тебя – финка или лапландка, я вас не различаю, как по мне, вы все одинаковые, – торговала у нас на рынке, продавала свое доброе имя вместе с дешевыми нитками и побрякушками. Но она перестала приходить в Оркен, как только здесь появилась ты. Любопытно, не так ли? – Она прищурилась, глядя на Маеву. – Может, ты и околдовала Питера Альдестада – и даже нашего пастора, – похлопав своими бесстыжими ресницами. Но Бога ты не околдуешь. Как и магистрата Иннесборга.

Наконец Питер заметил Маеву, но его улыбка сразу погасла, когда он увидел толпу местных женщин, плотным кольцом окруживших его жену с маленькой дочерью на руках.

– «Чего страшится нечестивый, то и постигнет его, а желание праведников исполнится»[55], – негодующе проговорила Биргит.

Маева вскинула подбородок:

– «А я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду… а кто скажет «безумный», подлежит геенне огненной»[56]. – Она выпрямилась в полный рост, ее тень легла поверх тени вдовы.

На крыльцо вышел пастор Кнудсен:

– God dag, дамы. Мое сердце полнится радостью при виде столь дружественной беседы. Фру Альдестад, мы все желаем вам с Лейдой здоровья и всяческих благ. – Он обратился к Биргит: – Не так ли, фру Вебьёрнсдоттер?

Биргит поджала губы и молча прошла мимо Маевы, волоча за собой дочь. Остальные женщины двинулись следом за ней, точно стадо овец за своим вожаком.

Маева тихо выдохнула, с трудом удерживаясь на дрожащих ногах. Питер двинулся сквозь толпу, не сводя глаз с Маевы. Она прошептала «спасибо» пастору и упала в объятия мужа, наконец почувствовав себя защищенной. Он отвел ее к повозке и помог забраться на сиденье. Едва лошадь тронулась с места, толпа женщин взорвалась истошными криками.

Первой закричала Унна. И подняла руку повыше, чтобы всем было видно. Ее кожа была ярко-красной, волдыри – такими большими, что Маева разглядела их даже издалека. Питер щелкнул кнутом, и лошадь прибавила шаг.

Ларс Кнудсен попытался утихомирить раскричавшихся женщин, сгрудившихся вокруг Унны.

– На ней проклятие! Ей обожгло кожу!

– Словно к ней прикоснулся сам дьявол!

– Или его супружница-дьяволица.

Маева повернулась спиной к вопящей толпе. В ее ушах звенели слова Биргит Вебьёрнсдоттер.

Чего страшится нечестивый, то и постигнет его.

Солнце ныряет, как рыбка, в пруд багрового неба. Где-то снаружи кричит сова. Сегодня нет ветра, нет никаких шелестящих историй в ветвях деревьев. Даже жуки затаились и не жужжат. Моя ложка так громко стучит о тарелку.

Я медленно пережевываю морскую капусту, считаю каждый кусочек, чтобы чем-то занять свои мысли. Стараюсь не слишком пристально смотреть на маму. Стараюсь вообще не смотреть на папу, чтобы не выпалить все секреты прошедшего дня. Мама сидит у камина, закутавшись в одеяло. Ее бьет озноб, она никак не может согреться после сегодняшних приключений. Я знаю, что нельзя рассказывать папе о том, что случилось – как это все объяснить? – но меня распирает. Кажется, я сейчас лопну. Слова поднимаются к горлу и просятся выйти наружу – мы с мамой ходили плавать, я нашла странную маску в пещере, мы почти утонули, но я спасла нас обеих, когда превратилась в ветер, – но я молчу, пью молоко, тихо радуясь про себя, что мне есть чем занять рот. Папа смотрит на маму, потом – на меня. Он пьет чай, его пальцы так крепко сжимают кружку, словно он опасается, что она вырвется и убежит.