Эндер в изгнании - Орсон Скотт Кард

Тем не менее Вирломи постаралась достучаться до неиндийцев на базе бывшей Боевой школы.

Они достаточно хорошо ее восприняли. Сейчас ее свободное владение общим и ее сленгом Боевой школы сослужило ей неплохую службу. После войны сленг Боевой школы был подхвачен детьми всего мира, а Вирломи владела им свободно. Этот сленг интриговал детей и молодежь, а взрослых веселил. И не столько ее известность сделала ее «своей», сколько этот язык.

В казармах – нет, в общежитиях, которые раньше предназначались для новоприбывших учеников – «салаг», как их называли, – обнаружилась женщина с ребенком на руках, державшаяся отчужденно. Вирломи это не слишком расстроило – она не обязана быть всеобщей любимицей, – но вскоре, по мере того как вновь и вновь посещала эти общежития, ей стало ясно: Нишель Фирс не просто застенчива или нелюдима, она откровенно враждебна.

Заинтересовавшись ею, Вирломи попыталась разузнать о ней больше. Но биография женщины в ее деле была настолько обрывочной, что Вирломи сочла ее ложной; такое бывало, когда люди специально присоединялись к колонистам, чтобы оставить позади не только все свое прошлое, но и свою личность.

Однако прямо поговорить с Нишель не представлялось возможным. Ее лицо немедленно застывало в дежурной улыбке, а на вопросы она отвечала лаконично или вообще не отвечала; когда ответов не было, она улыбалась, стиснув зубы, и за ее оскалом чувствовалась ярость, так что Вирломи не стала нажимать.

Но она наблюдала за тем, как Нишель реагирует на разговоры с остальными. Нишель всегда держалась неподалеку, но не становилась частью группы. Казалось, ее выводят из себя, раздражают (что отчетливо проявлялось в языке тела) любые упоминания о Гегемоне, то есть Питере Виггине, о войнах на Земле, о Свободных людях Земли или о министерстве по делам колоний. А имена Эндера Виггина, Граффа, Суриявонга и, что было особенно заметно, Джулиана Дельфики – Боба, – казалось, заставляют ее плотнее прижимать к себе ребенка и нашептывать ему на ухо какие-то заклинания.

Вирломи, просто чтобы проверить свои подозрения, сама произносила некоторые из этих имен. Определенно, Нишель Фирс никоим образом не участвовала в войне лично: люди Питера не узнали ее по фотографии, когда Вирломи направила запрос. И все же Нишель, казалось, принимает события недавнего прошлого очень близко к сердцу.

К концу подготовительного этапа Вирломи пришло в голову проверить еще одно имя. Она ввернула его в разговоре с бельгийской парой, постаравшись, чтобы это прозвучало достаточно близко к Нишель – в пределах слышимости. «Ахиллес Фландре», – сказала Вирломи, упомянув одного из наиболее известных бельгийцев в новейшей истории. Разумеется, пара обиделась и стала отрицать, что он на самом деле бельгиец, и Вирломи поспешила сгладить обиду, одновременно наблюдая за Нишель.

Реакция женщины была сильной, о да, хотя сначала показалась такой же, как всегда: плотнее прижать к себе ребенка, уткнуться носом ему в голову, что-то прошептать.

Но затем Вирломи осознала разницу: Нишель не напряжена. Она не раздражена. Она нежна с ребенком, ласкова с ним и выглядит вполне счастливой. Она улыбается.

И шепчет имя «Ахиллес Фландре», снова и снова.

Это настолько ошеломило Вирломи, что она захотела подойти к Нишель и закричать: «Да как ты смеешь преклоняться перед этим монстром!»

Но Вирломи слишком ясно осознавала собственные чудовищные деяния. Между нею и Ахиллесом имелись различия, да, но и сходства было немало, и не ей предъявлять ему счета. Итак, эта женщина испытывала к нему благосклонность. Что с того?

Вирломи покинула казармы и вновь принялась за поиски. Ни единой записи о том, что Ахиллес хоть раз был в тех местах, где мог встретить эту женщину – определенно американку. Вирломи не могла представить, чтобы Нишель говорила по-французски, даже плохо. Она не казалась достаточно образованной – подобно большинству американцев, она говорила только на одном языке, отрывисто, но зато громко. Ребенок никоим образом не мог быть ребенком Ахиллеса.

Но это нужно было проверить. Поведение женщины слишком явно указывало на такую вероятность.

Вирломи не позволила Фирсам, матери и ребенку, погрузиться на корабль и лечь в стазис, пока не получила результаты сравнительного генетического анализа ребенка и имеющихся данных о генах Ахиллеса Фландре.

Совпадения не было. Ахиллес никоим образом не мог быть отцом.

«Ну что же, – подумала Вирломи. – Женщина странная. Она представляет проблему. Но не такую проблему, с которой не справится время. Вдали от Земли все, что могло бы делать ее сторонником этого чудовища, постепенно уйдет. Она поддастся дружественному давлению прочих колонистов».

Или не подчинится и в этом случае накажет саму себя – а те, чью дружбу она отвергла, подвергнут ее гонениям. И в том и в другом случае Вирломи придется озаботиться этим вопросом. Сколько проблем может вызвать одна женщина среди тысяч колонистов? Нишель Фирс никак не тянет на лидера, за ней никто не пойдет. А значит, ее влияние не стоит преувеличивать.

Вирломи распорядилась дать зеленый свет погружению Фирсов в стазис. Но из-за задержки получилось так, что они все еще бодрствовали, когда Графф явился поговорить с теми, кто не собирался ложиться в стазис. Таких оказалось около сотни – большинство предпочли стазис, – и заботой Граффа было дать всем им ясно понять, что капитану корабля принадлежит абсолютная власть на борту.

– Вы будете делать все, о чем попросят члены экипажа, причем незамедлительно, – сказал Графф.

– А не то – что? – спросил кто-то.

Вопрос прозвучал скорее испуганно, чем вызывающе.

– Капитан властен над жизнью и смертью, в зависимости от серьезности нарушения. И он единственный судья, который будет решать, насколько это нарушение серьезно. Апеллировать не к кому. Я ясно выражаюсь?

Все все поняли. Некоторые из колонистов даже изменили решение, в последнюю минуту выбрав полет в стазисе, – не потому, что намеревались организовать мятеж, а потому, что им не понравилась идея годами лететь с кем-то, кто имеет над ним такую власть.

Когда встреча подошла к концу, стало шумно: некоторые пошли к столу, за которым принимались заявки на пересмотр решения о погружении в стазис, многие разошлись по своим помещениям, но и вокруг Граффа столпилось довольно много людей. Известность, разумеется, манит; ведь Графф был едва ли не столь же знаменит, как Вирломи.

Вирломи и сама двинулась к выходу, когда услышала громкий шум – множество охов и восклицаний разом – от людей, окруживших Граффа. Она посмотрела в его сторону, но не могла понять, что происходит. Графф просто стоял там и кому-то улыбался и казался совершенно невозмутимым. И только взгляды – острые взгляды стоящих рядом с ним людей привлекли ее внимание к женщине, которая, тяжело дыша, пробиралась к выходу из зала, отдаляясь от толпы вокруг Граффа.

Разумеется, этой женщиной была Нишель Фирс, как обычно, с малышом Рэндаллом на руках.

Впрочем, что бы она ни сделала, – очевидно, Граффа это не задевало. Хотя других явно затронуло.